Моя жизнь — что это было?

Не помню, сколько дней я отрабатывала этому поляку за его услуги, но, в общем, я постепенно втянулась, и иногда мне попадались не самые ужасные дома, иногда везло и даже немножко чем-то подкармливали, но это было редко, я сама брала с собой какой-нибудь бутерброд или яблоко. Клава снова проявила оперативность и сняла для меня и одной одиночки — западной украинки второй этаж в одном доме. Плата за проживание увеличилась, но других вариантов не было — к бывшим хозяевам приехала дочка и надо было освободить комнату. Так прошёл январь, а за ним февраль. Однажды, поднимаясь в одном доме по лестнице с тяжёлым пылесосом я «сорвала себе спину», в общем меня пронзила острая боль, я кое-как доработала, в минивэне сидеть почти уже не могла; что делать, было непонятно, потому что все женщины говорили одно и то же: один день пребывания в больнице обойдется более тысячи долларов, приводили при этом разные примеры своих знакомых. Сутки я пролежала в кровати, но боль не проходила и пронзала меня при всяком движении, и я не выдержала, еле надела на себя ботинки и побрела в госпиталь. Мужик в приемном отделении стал спрашивать у меня страховку. Я отвечала ему, что страховки нет, но есть острая боль, он опять про страховку, а я опять своё; наконец, достала испанскую медицинскую карточку, показала её ему, и он, сделав с неё копию, наконец! пропустил меня для осмотра. (Испанская страховка не признается в Америке, но он или не знал этого, или ему надоело со мной пререкаться, и он решил отстать от меня). В больнице мне сделали рентген и сказали, что ничего не обнаружили, я подозревала причиной боли камни в почке, но мне сказали, что обследование почек стоит дорого и они его делать не будут. Но капельница и укол немного помогли, и на следующий день меня отправили домой.

Эта боль, уже не такая сильная, меня преследовала еще несколько дней, и я решила, что, наверное, хватит экспериментов, тем более, что позвонила Фр-ко, рассказала ему об этом, и он, несмотря на свою обиду, что я опять насвоевольничала, поехав в Америку, сказал мне, чтоб возвращалась в Испанию, что «нечего в нашем возрасте тяжелыми работами заниматься».

И я оставила Детройт и поехала в Нью-Йорк.

Несколько слов о Детройте. Это был страшный и захолустный город; в автобусах там ездили, в основном, черные. Автобусных линий вообще было мало, и никто из наших людей ими не пользовался и не знал ни их маршрутов, ни остановок. Черных боялись. Я же, конечно, решив ознакомиться с городом, нашла-таки остановку автобуса, шедшего в даунтаун, села, спросила что-то водителя, он мне как-то огрызнулся на своем черном наречии, которое никто не понимает, все, исключительно черные пассажиры смотрели на меня не очень дружелюбно, но мне нужно было увидеть город, и я проехала до конца. Даунтаун представлял из себя некое количество небоскрёбов, там находились какие-то офисы и банки; ни магазинов, ни скверов я не видела; дул сильный ветер и впечатление было и от пустынных улиц, на которых я видела только черных, и от окраин, представлявших собой промзоны, склады и бедные дома черных, безрадостным. А на остальной части города стояли, в основном, двухэтажные деревянные домики, в которых жили выходцы из Польши, Украины (причем, чисто бандеровской) и других восточноевропейских стран. За городом, в более богатых домах, жили более обеспеченные американцы, но по большей части тоже не англосаксонских кровей. А из моих коллег по минивэну была одна грузинка, занимавшая в советское время хорошее место в Грузии, а теперь убирающая дома; одна девушка из Донецка и остальные — западенки, ненавидящие «москалей», из которых одна «ветеранка труда» отдавала мне распоряжения только на украинском, а девушка из Донецка мне переводила. Там я узнала, что визу в Америку на Украине и в Грузии можно заполучить за 6—7 тысяч долларов, если, конечно, знать пути. Вот люди, попав в долговые ямы, продав свои квартиры, попадают таким образом в Америку и потом несколько лет работают по-черному, чтобы отдать свои долги.

Несколько раз я ездила в сербскую церковь, меня брала с собой одна женщина из Черногории, а больше ходить было некуда. И я всё удивлялась: вот это есть Америка, в которую все так стремятся, о которой мечтают? А где ж другая, самая прекрасная и передовая?

И, уже находясь в Нью-Йорке, в нью-йоркском метро, в Бруклине я продолжала удивляться: страшней ни этого метро, ни домов с железными ржавыми лестницами по фасаду, ни людей, толстых и некрасивых в большинстве, я ничего раньше не видела!