Моя жизнь

То, что он давал понять, что я его «краля», меня не трогало, и я скоро сообразила, что это мне на пользу. Я жила на квартире у татарки, замечательной тети Маши, честнейшей и добрейшей, у которой сын был бандит, которого она боялась. Бандит настоящий. Квартира иногда наполнялась связками сапог, мешками с чем-то. Вот этот бандит стал потихоньку тянуть мои вещи и приставать ко мне. Мне стало страшновато. Я сказала Бергу. Он пришел. Парень сидел за столом в моей комнате. Надо было пройти мимо него. Я шла сзади Берга. Берг сделал какой-то жест, мне невидимый. Парень опустил голову и даже как будто испугался. Берг сказал – больше он не пикнет. И действительно, я потом жила спокойно. Бандит бандита понял. Когда в 1939 году ко мне на лето приехали дети, Берг уступил мне на целый месяц свою квартиру. Семья у него уехала к ее родителям, а он – в дом отдыха. Мы с ребятами хорошо прожили месяц. Если привозили где-то керосин и они с женой стояли с четырех утра за керосином, то обязательно приносили и мне. Словом, он меня, как «пострадавшую», защищал как мог. И я этому человеку благодарна от всей души.

На какой-то улице Уфы висел телефон без будки на стене. Кто-то из ссыльных мне сказал, что это прямой телефон в НКВД. Можно попасть к дежурному. Несколько дней спустя я надумала: а что, если я попрошусь в отпуск в Москву. Вообще-то это была мысль нелепая. Никто не ездил. Во-первых, никому не приходило в голову, что могут отпустить, во-вторых, денег не было, в-третьих, многим ехать было не к кому, в-четвертых, не решались просить. После моего опыта моя приятельница тоже съездила в Киев за сынишкой. А больше я не знаю случаев, чтобы в отпуск ездили в Москву. Я решила: чем я рискую – или откажут, или обругают, и все. Я подошла к этому телефону, подняла трубку. Голос сказал: «Вас слушают». – «Как мне попасть на прием к наркому?» – «Я нарком Смирнов[109], по какому делу?» – «Хочу в отпуск в Москву». – «Зачем это?» – «У меня там ребята». – «Позвоните через месяц». Можете себе представить, как я ждала. Через месяц я звоню, попадаю на дежурного: «Я ничего не знаю». Звоню второй раз – то же. Повесила нос, до наркома не добраться, заявлений я не подавала, сослаться на бумагу не могу. И вдруг получаю на квартире у себя бумажку из НКВД с разрешением на месяц уехать в Москву. До сих пор не могу понять, почему это случилось. Или я в какую-то счастливую минуту напала на их наркома, или еще что-то, не знаю. Только я поехала в Москву. Об этом я расскажу позже.

Сейчас вспомню об уфимской жизни. До того как сюда привезли «жен», в 1935–1936 годах были сюда привезены партии ссыльных из Ленинграда. Они себя называли «убийцами Кирова». Когда меня привезли в Уфу, среди этих людей прошел слух, что приехала Фигнер, что она больна, что у нее ужасные квартирные условия. И вот какими-то путями мне предложили вполне сносную комнату (нам с Верой Николаевной). Приглашали меня в гости к самым почетным «убийцам». Это были князь Гагарин с женой. Она полненькая, розовенькая, с белыми пушистыми волосами, он на нее похож, небольшого роста. Комната у них удивительно чистая, на столе очень красивый самовар. Оба приветливые, гостеприимные, ни на что не жалуются, к своему положению относятся иронично. Пеняют на то, что «Розовая бабушка» вышивает белье для высокопоставленных дам. Разговоры самые нейтральные. Ее звали «Розовая бабушка». Было приятно, но мне почему-то показалось, что все это мне ни к чему, и я больше к ним не ходила. Да и они, узнав, что я жена коммуниста, а не родственница профессора Флоренского, охладели ко мне. Жены все устроились на работу и жили кто как мог. Одна вышла замуж за местного фотографа, не выдержав нужды. У нее был сын пятнадцати лет. Он обозвал ее проституткой. Другая начала болтаться между любовниками. Большинство же, особенно у кого были дети, работали, раздобывая деньги, чтобы или кормить детей, или посылать им. Я из своих 400 рублей не могла ничего посылать, что меня мучило. Лене я посылала регулярно посылки и 50 рублей, как разрешалось. Очень нуждались те «жены», с которыми были дети. Особенно помню Петровскую, невестку известного деятеля[110]. У нее была дочка лет десяти и сын пятнадцати лет. Оба вечно голодные. Накормить этих милых троглодитов было очень трудно, а тем более одеть. Они росли. Помню, как она была благодарна, когда я ей из Москвы привезла для девочки платье от Ольки и брюки для сына от Леньки.