Моя жизнь

Рабочий день длился одиннадцать часов, да ежедневный «шмон». Это значит, они выходили из барака одетые, намотавшие на себя все тряпье, что у них было, стараясь побольше «напихать тепла», и там на стуже в 30–40 градусов их заставляли расстегиваться и каждого обыскивали перед выходом на работу, это и был «шмон». Леня говорил, что ужасно жалко было выпускать тепло, которое еще сохранилось из барака. Потом начинался на улице пересчет раз и другой, пока сойдется со списком. Изрядно замерзшие, в сопровождении конвоя и собак, шли на работу. Потом одиннадцать часов на работе во всякую погоду. Редко, когда мороз был сильнее, чем не помню сколько-то градусов, в сочетании с ветром сколько-то метров в секунду, день объявлялся актированным. Тогда их из проходной возвращали в барак. На работе не полагалось горячей пищи. Согреваться могли только около костров. Все это – работа, шмоны, путь до работы, пересчет людей – съедало много времени. На сон оставалось мало. Усталые, промерзшие вваливались в барак. У Лени первое время не хватало сил съесть горячую баланду – он валился спать. Один раз в неделю водили в баню. Баня была праздником, но мытье шло за счет времени сна, ночью. В бараке тепло только в середине, где стояла железная печка. По углам, куда забивалась «58-я статья», стены промерзали снегом. Хлеба давали не то 600, не то 800 граммов. Это было больше, чем мы, вольные, получали на «материке». Но, кроме этого, только баланда и каша один раз в день. Те, кто жил только этим, болели. Дистрофия валила людей. Холод, голод, недосыпание. Леня говорит, что ему опять повезло. Он работал в бригаде бетонщиков с профессором Климовым из Москвы, старым знакомым по работе. Тот оказался предприимчивым. Он сумел «загнать» Ленино парижское кожаное пальто за 300 «паек» какому-то хлеборезу-уголовнику. В течение долгого времени у них была одна дополнительная «пайка» на двоих. Стало немного легче. Потом начали раз в месяц поступать посылки от меня.

Послали однажды Леню и еще одного молодого парня из раскулаченных, которого посадили (когда ему было семнадцать лет) за убийство председателя колхоза, крыть на бараке крышу. Надо сказать, что Леня вообще не умел вбить гвоздя. И вот на ледяном ветру в мороз он должен был держать доски и вбивать гвозди. Он старался изо всех сил, но доски летели на землю, гвозди гнулись, руки окаменевали. Деревенский парень, мастер на все руки, смотрел-смотрел, отодвинул Леню и сделал норму на двоих. С тех пор он старался Леню опекать с этой стороны. Леня восхищался его умением, талантом к любой работе. Позже, когда Леня уже работал в управлении комбината и находился на особом снабжении, он увидел в соседней зоне за колючей проволокой этого парня. Тот, несмотря на свое сибирское здоровье, был уже совсем «доходягой» (дистрофиком). Леня ночью тайком передавал ему остатки хлеба из их итээровской кабины и вообще поддерживал его чем мог. Потом уже, освободившись, этот парень говорил, что Леня спас его от верной смерти.