Моя жизнь

Силы начали все-таки убывать. Тем более что отдыха настоящего не было. Короткий сон в холодном бараке на голых досках, не раздеваясь, съежившись под коротким «бушлатом» (телогрейка побольше размером) после миски баланды. Выходные дни в обществе уркаганов. В бараке урки были организованы в очень сильную группу, банду, не знаю, как назвать. Был у них главарь по фамилии Зверев. Это был единовластный сатрап. От его слова зависела жизнь человека. Перед ним заискивало начальство лагеря. Если ему кто-нибудь не угодил, он назначал наказание: или «перо в бок» (нож), или «мешки» (накрывали голову мешками и избивали). Он был в прошлом, в молодости (здесь ему было около сорока лет) студентом первого или второго курса юридического факультета. А потом не вылезал из лагерей. «58-ю статью» они (урки) обкрадывали, если было что украсть, или игнорировали их присутствие. Посреди барака был стол, где раздавали вечернюю баланду, и стояла печка. Этим столом пользовались только урки, «58-я» сидела по своим койкам. Вечером урки, работавшие грузчиками, приносили продукты, которые удалось украсть при погрузке: банки с компотом или конфеты. Все это вываливалось в таз, ставилось посреди стола, и вся банда ела это ложками, и конфеты тоже. «58-я» сидела по своим углам и ела свою баланду. Конвою кое-что перепадало, и поэтому на все это смотрели сквозь пальцы. У Лени была «валюта» – махорка, которую давали в пайке. Он ее менял на хлеб. Хлеборезы были аристократами. Они были одеты, обуты и копили деньги. Однажды одного такого, заподозренного в жульничестве, вохровцы[106] ловили в их бараке. Он забрался под мешки в углу барака. Вохровцы перерыли все углы, пока его нашли. Весь барак молчал – не выдали. Его выволокли, уже не похожего на человека от животного ужаса. Его то ли судили, то ли так расстреляли. Но у него под тюфяком нашли очень много денег. Эта несчастная пайка урезывалась всеми руками, через которые она проходила. Леня рассказывал, как однажды Зверев потребовал «бабу». Тут же на мешках отгородили место, привели двух молоденьких девочек, которые со страхом похихикивали. Накормили их до отвала. Потом первым был Зверев. Все это делалось с ведома охраны, хотя появление женщины в мужском бараке было строжайше запрещено. «58-я» сидела и молчала, иначе «перо в бок». Унизительная зависимость от уркаганов была невыносимой. Все время вокруг видеть безобразие и молчать привело к тому, что у Лени изменилось выражение лица. Это видно даже по карточке того времени. Закаменевшее равнодушие, делающее лицо и глаза точно подернутыми пленкой. Страшное лицо. Сколько надо было иметь душевных сил, чтобы сохранить доброту, доброжелательность, нравственную чистоту, «высокий настрой души» (не знаю, как лучше выразить) и способность восхищаться всем, что прекрасно. После реабилитации это всех с ним встречавшихся удивляло.

Началась война. Вся «58-я статья» подала заявление добровольцами на фронт, часть урок – тоже. «58-ю» не взяли – не доверяли «врагам народа». Уголовников взяли. Потом из них Рокоссовский создал свои части. Леня тоже подавал такое заявление.