Моя палата

   Он не успел просохнуть после предыдущих "купаний", как снова ощутил ушат ледяной воды на своем затылке и спине. Орхидея потянула край своего халата и закрыла им лицо "как римский легионер щитом". Оттуда она искоса поглядывала на растерянного Степана, "выставляя вперед острое копье презрения".

   – Что случилось?.. – попытался он возобновить разорвавшуюся связь, но тут же натолкнулся на встретившее его холодное оружие.

   – Иди вон отсюда!

   Степан поднялся.

   – Пошел вон! Ничтожество! – она тоже вскочила и толкнула его в грудь. Степан едва не оказался на полу, теряя ощущение реальности земли под ногами. Ему "поставили капельницу с ледяной водой".

   – Вон! – чуть не срываясь на крик, гнала его Орхидея.

   Перебирая мелкими шажками, Степан на затекших ногах направился к выходу, чтобы "нырнуть в черную пасть двери и перестать дышать где-то на задворках отделения". Он даже не пытался проанализировать случившееся, так как знал, что ничего не поймет. Орхидея захлопнула за его спиной дверь палаты. Он постоял несколько секунд на месте, давая глазам свыкнуться с новыми обстоятельствами и темным освещением, а затем просто упал на свою койку и накрыл голову руками. Ему хотелось рыдать, сдирая с себя кожу, кататься в истерике по полу, рвать на себе одежду и бросать стулья в окно. Ему хотелось прыгнуть в шахту лифта, прихватив с собой несколько гранат. Ему хотелось сделать хоть что-то, что заставило бы его тело, наконец, избавиться от бессмысленной жизни в своих недрах, или чтобы кто-то помог ему в этом, спуская взведенный курок у виска. Он пытался понять только одно – зачем он живет? Кому нужна нанизанная на его хребет череда одинаковых дней, когда смысл у каждого из них один и тот же – выжать из жизни максимум боли и страданий?

   К его спине кто-то мягко прикоснулся. Он поначалу даже не понял этого, поскольку давно отвык от прикосновений. Но чужая теплая рука вновь прошлась по его спине, "похожую из-за выпирающих ребер на стиральную доску".

   – Стенька... – донесся до его ушей добрый знакомый голос.

   Он повернул голову в бок и увидел Томины ножки, двумя колоннами возвышавшиеся возле его койки.

   – Ты чего плачешь? Кто тебя обидел?

   Степан сам не знал, что плакал вслух. Он поспешил стыдливо вытереть мокрые, как оказалось, глаза рукавом, громко шмыгнул носом и ответил:

   – Никто, Тома, все хорошо.

   – Ты просил, чтобы я пришла?

   Он закивал, жестом приглашая ее присесть рядом.

   – Ой, у нас работы так много... Я ненадолго. Как ты?

   – Я хотел просто сказать спасибо за витамины. Мне намного лучше. Я теперь могу долго стоять, а сидеть так вообще целую вечность.

   Тома довольно улыбнулась.

   – Вот здорово. А еще пришлось уговаривать тебя, помнишь? Хорошо, когда можешь ходить?

   – Хорошо, Тома...

   Он посмотрел ей в лицо и осознал, что точно понимает ее состояние даже сквозь полумрак коридора. Ее губы едва-едва двигались, движения рук и головы были плавными, подобно заплывающей в бухту шхуне. Она источала дивный аромат спокойствия, даря умиротворение полным покоя взглядом. Он знал, что она влюблена, и что она уверена во взаимности своих чувств.

   – Как наш новый доктор? – решил он проверить свою догадку.

   – Егор?

   – Матвеевич! – не удержался от шутки Степан, хотя ему самому было не радостно.

   Тома широко улыбнулась и сморщила переносицу, словно пятилетняя девчонка.

   – Все хорошо, он не сердится на меня. Он даже благодарен мне.

   – Удивительная ты девушка, Тома... – философским тоном ответил Степан.

   – Мы Новый год будем вместе встречать. На посту.

   – Думаешь, получится?

   Тома поняла, что вопрос не про то, встретят ли они Новый год, не про завтрашний день, и даже не про ближайший год. Вопрос был про далекое будущее. Она пожала плечами.

   – Кто его знает. Но я так решила: если мой Стенька выздоровеет, то я обязательно попробую стать счастливой.

   – То-о-о-ома... – протянул он измученно.

   – Не томкай, дуралей. Как я могу жить спокойно, видя, что такие, как ты, не живут? Во что мне верить тогда? Как людям помогать?

   – Тома...

   – Стенька, скоро ужин будет, уже шесть часов. Поешь?

   – Не знаю...

   – Я приду проверять. Так и знай.

   – Ты всегда приходишь, – сказал Степан.

   Она различила на его лице добрую улыбку.

   – Тебе тут хорошо? Ты чего плакал? – спросила Тома.

   Он вздохнул.

   – Я не знаю, что и как тебе рассказать, Тома. Может, позже?

   – Если ты пообещаешь, что не забудешь.

   – Обещаю, – Степан был более чем уверен, что не забудет.

   Она погладила твердые костяшки его пальцев, перебирая их по одному.

   – Тома, а у тебя бывает такое, что ты не знаешь, как жить дальше?

   – Каждое утро, – не раздумывая, ответила она.

   – А как ты живешь?

   – А что делать? Жить-то надо. Встаю, умываюсь, иду куда-то.

   – Тома, а ты простишь меня, если я сделаю что-нибудь плохое?

   Она встревожено посмотрела на него.

   – Что, например?

   Степан опять вздохнул.

   – Ну, например, сбегу отсюда.

   Она улыбнулась и положила свою руку на его грудь.