Моя палата

   Степан набрал воздуха внутрь смятых легких, чтобы вздохнуть, но вовремя вспомнил, что делать этого нельзя. Потому на выдохе, громче, чем бы он сам того хотел, он сказал:

   – Анальное отверстие...

   Орхидея отклонила голову назад.

   – Изысканно... – протяжно ответила она. – А зачем?

   – Чтобы не ходить в туалет. Никогда.

   Она согласно кивнула.

   – Здравая мысль! И что вышло?

   – Не то, что я ожидал... Сначала было очень больно, а потом я потерял сознание. Проснулся в больнице после операции. На меня накинулись психиатры, поставили диагноз и отправили лечиться.

   – Поль спрашивает, почему ты это сделал? В смысле, почему не ходить в туалет?

   Степан пожал плечами, словно ответ на этот вопрос был очевидным.

   – Я не люблю этого делать... Мягко говоря. Боюсь.

   – Боишься? – она снова засмеялась, "заливая унылую палату солнечными зайчиками".

   – Боюсь. Мне страшно.

   – Да чего тут страшного? Ну поел, ну покакал. Обычное дело-то!

   – Это для всех обычное. А мне кажется, что из меня выходит что-то очень страшное и плохое, что оно сейчас набросится на меня, начнет лезть в рот, в глаза, в уши.

   – А такое было? – с ужасом в глазах спросила она.

   – Мне так казалось... Потом мне рассказали, что такого быть не может. Но я не знаю.

   – То есть ты теперь не ешь, чтобы не ходить в туалет?

   – Вроде того...

   – Понятно, почему ты выглядишь как завсегдатай морга. Но все-таки ты смотришься живее, чем должен был бы.

   Степан приподнял штанину и показал на обтянутой кожей кости место укола, маленькую красную точку с заметным синяком вокруг.

   – Мне витамины колют. А недавно насильно кормили через шланг. Наверное, меня бы уже не было, если бы не это.

   Она пристально смотрела в его глаза. Степану показалось, что она обыскивает его разум, ищет в нем что-то, что дало бы ей повод. А вот повод для чего, ни она, ни он еще не знали.

   – Зачем ты пришел ко мне? – спросила она.

   Степан тер покрасневшую шею, представляя, что сидит на самом важном выпускном экзамене, а вокруг на тронах разместились члены государственной комиссии. В своих руках он теребит мокрый от его пота листочек, на котором припадающим на левую сторону почерком были выведены заготовленные формулы, короткие ответы по билету, парочка шуток на всякий случай. Но подлый экзаменатор задал неожиданный каверзный вопрос, совсем не по той теме, которую он учил. В этот миг перед глазами студента обычно весь мир рушится и превращается в серый пепел, кружащийся над головой. Напрасными оказываются ночи без сна, отказы от свиданий, сотни лекционных часов, километры исписанной пасты, ломота в кисти от бесконечного конспектирования. Даром прошли все пять университетских лет, полных пьяных надежд и похмельных реалий. Зря потрачены все нервы, а запасных больше не осталось. И все только из-за одного каверзного вопроса, который был одобрительно встречен кивающей комиссией.

   – Я... Просто хотел дать судьбе шанс... – сказал Степан спустя несколько томительных мгновений.

   – На что?

   – На то, чтобы она мне указала дорогу.

   – Какую дорогу? – экзаменатор потерял всякую совесть.

   Степан хотел вздохнуть так, как никогда не вздыхал. Чтобы горло начало кровоточить.

   – Ну... К выходу что ли.

   – То есть, ты пришел ко мне, чтобы понять что-то?

   Он отрицательно помахал головой, но ответил:

   – Да.

   – Что тебе рассказать?

   – Например, что ты знаешь о времени?

   Орхидея подняла взгляд к потолку, вспоминая. Затем она сказала:

   – Я знаю, что его слишком мало.

   В этот раз Степан согласно закивал головой.

   – Да, да, очень мало. У меня нет времени совсем. Пожить не успел.

   – Возможно... – Орхидея улыбнулась одним уголком губ.

   Она посмотрела на свой облупленный подоконник. Степану показалось, что на нем что-то зашевелилось.

   – А ты хочешь умереть? – снова задала она неожиданный вопрос.

   Он все глядел на подоконник, затем перевел встревоженный взгляд за окно, где за решетками густая ночь "пыталась погасить яркие звезды, что рассыпались над горизонтом". В его сознании не было ответа ни на этот вопрос, ни на множество других, которые встали в очередь на языке Орхидеи.

   – Я не думаю, что моя смерть что-то изменит, – ответил он уклончиво.

   – Никому не станет тебя жалко?

   – Не люблю жалость.

   – Поль, не перебивай гостя! – Орхидея грозно глянула на подоконник. – Но он задает хороший вопрос, Степан. А для тебя она что-то изменит?

   Он мотнул головой, тоскливо заглядывая ей в глаза.

   – Нечего терять?

   – Некого.

   Внезапно ему показалось, что рядом с ним грянул гром такой оглушительной силы, что раскинул по сторонам полы его халата. Орхидея напряглась, мимика ее лица "повернулась спиной к гостю", демонстрируя раздражение и злость. Она будто подула вбок, отгоняя набегающие на лицо волны закрученных волос.

   – Вы убоги, Степан. Жалки, убоги и ничтожны. Вас действительно нечего жалеть. Даже жалости вы не достойны.