Мир Калевалы

В 1854 году ее пожелал услышать Август Альквист, в 1876-м – знаменитый археолог и ученый Федор (Теоо-дор) Швиндт, академик Императорской Академии наук, в 1887-м – выборгский священник Аксель Борениус. Кстати, пастор Борениус родился в моих Полянах, тогдашней Уусикиркко. Но лишь только в 1887 году лютеранский пастор из волостного центра Саккола, тот самый Адольф Неовиус, бывший еще и историком-любителем, прослышав про талант православной ижорки из деревни Васке-ла, приехал для того, чтобы ее увидеть и послушать, если удастся. Прасковья была православная и в обыденной жизни с тем пастором могла не встретиться никогда. Церковь ее была в Палкеале (Замостье), а еще раньше была православная часовня в Мискула, где ее и покрестили.

А лютеранская кирха за бывшим озером Суванто была ей без нужды. Чиновники и законники сами тогда ездили к жертвам своим, не заставляя сидеть в коридорах и добираться к ним как угодно. Так что была ли когда Прасковья в Громово, вопрос никчемный. Чего она там не видела? И пастор лютеранский мог и не узнать того, что в пределах его прихода, где в Метсяпиртти уже была лютеранская церковь в режиме капелланства, живет и поет православный талант. Церковь та работала раза четыре за год, пастор приезжал сюда, может, еще реже или чуть чаще, могли и не встретиться никогда. Но встретились.

Адольф Неовиус и решил тогда записать и увековечить то, что сохранила память этой замечательной женщины. Он провел в обществе Ларин Параске много времени, записал массу песен, плачей, сказаний и рун. Если бы Элиас Лённрот начал свои поиски старинных сказаний с наших мест, то наша бы «Калевала» отличалась бы в корне от той, что записана в Ухтинской Карелии. Образование мира, действующие лица, сам ход событий и некоторые персонажи были бы другими. А «Калевала» была бы пятитомником. Если Лённрот записал бооо поэтических строк, то Неовиус целых 32 676, то есть в пять с половиной раз больше! Но второго Лённрота не нашлось, и второй «Калевалы» так и не получилось. А может, и первой, если оценивать с точки зрения гениальности создателей. Как рунопевца, так и собирателя. Может, все еще впереди, и кроме «Тростниковой свирели» непрофессионалы еще что-нибудь увидят из наследия нашей великой землячки.

Про тяжелую жизнь Ларин Параске на склоне лет написано достаточно, может, и смысла нет повторяться. Вспомним лишь, как росла известность этой уникальной женщины. Она вспоминала, что все, о чем она впоследствии пела перед самыми известными людьми Финляндии, она услышала и зафиксировала в памяти с лемболовского детства. Неовиус в 1881 году переехал в Порвоо, куда забрал и Прасковью. Там ее и услышал великий Сибелиус. С нее стали писать портреты и картины. Художники Альберт Эдельфельт и Ээро Яренфельт увековечили ее в своих картинах. Некоторые ее портреты являются шедеврами великих мастеров. Ей поставлены памятники в Хельсинки и Порвоо. Неовиус купил ей национальный ижорский костюм у одной из жительниц Сакколы, в нем Ларин Параске и демонстрировали общественности как носительницу финских традиций. На самом деле носить кроме традиций Степановой было нечего. Ничего своего у нее не осталось.

На голове у нее часто красовался головной убор ижор – сорока, а в руках на многих картинах у нее кантеле. Кантеле она раньше в глаза, может, и видела, но играть не умела.

Это просто художественный вымысел. Потихоньку из национальной гордости и великой сказительницы сделали выставочный экспонат для поддержания патриотического движения карел истов. Под знаменем «Калевалы» вперед, к свободе и победе в борьбе за освобождение! Ларин Параске освободилась одной из первых. Вернее, ее освободили. От всего. От имущества, от жилья, от положительных воспоминаний о детстве в период крепостничества. Только негатив, только черное, только плохое русское и замечательное финское. Про православие тоже ни слова.

В 1893 году Неовиус опубликовал сборник песен Ларин Параске, который должен был стать первым в серии таких поэтических тетрадей. Обложку ее оформил знаменитый Эренфельт. Книга получила плохие отзывы, и издатель отказался сотрудничать с пастором в дальнейшем. Силы таяли, выступать в том объеме, что раньше, Ларин Параске уже не могла. Да и интерес к ней поддерживать на высоком уровне было некому и не на что. В 1884 году она вернулась из Порвоо в Васкелу. Пастор продолжал ей помогать, но вскоре сам встал на грань разорения. Но все-таки выхлопотал для нее крохотную пенсию у Общества финской литературы. Но она не могла спасти положение. Дом у нее отобрали, и последние ю лет превратились для Ларин Параске в борьбу с бедностью и голодом. В письме одном она пишет, что в Рождество ела холодную капусту и пила квас. На этом ее праздник жизни закончился.

Умерла она в январе 1904 года. Умерла в условиях, не достойных имени великого человека. Похоронена она на православном кладбище Палкеала (Замостье), куда в последние годы ходила на молебен за четыре с половиной километра через лес и ручей Туусна-Оя (речка Лосевка).