Милый Ханс, дорогой Пётр

Ну и драка. Транзистор Конёк ни за что не отдаст, он, и, падая, его к себе прижимает, свою игрушку. Вдруг в покое оставили, и видит Конёк: двое его обидчиков на земле, третий бежит… И тут кто-то ему в лицо заглядывает, кто это? Да Герман, он и есть!

– Я тебе говорил, друг: всегда приду, если что!

– Если что?

– Вот если убивать будут, например. Сперва убьют, потом статью пришьют.

Поэтому и пришел. Потому что самого убили вот такие же ни за что, а потом он по статье в зону загремел на два года за хулиганство. Да, было дело.

И чтоб парень этот его судьбу не повторил, Герман и вмешался, а то ведь правда полный дубль будет! Получилось, сам его себе опять на хвост посадил, только-только с трудом отделавшись. От хитрого этого простодушия, от которого у Германа на глазах слезы.

И как бы так сделать, чтобы Конёк этот тренеру своему о каждом шаге его не докладывал? А то ведь уже было: отнял у парня Лару, чтобы попасть на плавбазу, – и в последнюю минуту с трапа сняли! Бог, видно, Германа покарал – хотя при чем бог?.. Хромой этот на велосипеде с мотором!

Он Коньку тайну свою решил раскрыть, но только пусть Конёк сперва честное слово даст. Нет, словом тут не отделаешься – пусть даст подписку о неразглашении! Вот пусть так и напишет: я, такой-то… Ну и далее, всё по форме.

Зашли на почту. “Девушка, бумаги листок, тут молодой человек письмецо решил…” Конёк начинает писать, волнуется и сразу кляксу поставил. Пришлось опять девушку просить: “Да вот такой он у нас, из-за этих клякс по два года в одном классе, до сих пор в седьмом сидит!”

Рука у Конька дрожит, буквы корявые, написал все-таки эту подписку-расписку. А как на улицу вышли, Герман бумажку порвал. “Ладно, друг, ты меня прости… не надо ничего, я тебе и так доверяю!”

Потому что из-за детских этих клякс вдруг ему стыдно стало! Так стыдно, что он сказал:

– Нет у меня тайн, заданий, забудь. И никакой я не засекреченный, ты тоже уши развесил!

– Просто Пинчук?

– Да, да!

– Трудящийся, спортсмен-боксер? – Конёк улыбался, и вдруг лицо его искривилось. – Так я тебе и поверил!

Обида была столь велика, что Герману стало совсем уж невыносимо.

– Ладно, я скажу. Но молчок?

– Могила.

– Опять могила? А хромому?

– Клянусь.

Как же не сказать, если поклялся? А что сказать?

– Я, друг, это… туда собираюсь!

– Куда?

Герман показал на небо:

– Туда.

– К ангелам, что ли?

– Видишь звезды?

– Вижу.

– Ну вот.

– Что – вот? Дальше… Замолчал!

А что дальше? Герман сам бы хотел знать… самому интересно стало.

– Нас десять человек, мы рассеяны по всей стране и законспирированы… Конспирация, понимаешь?

– Да.

– Встреча в Кустанае, есть такой город на свете… Там комиссия – выберут из всех самого достойного, он и полетит!

– Поэтому плавание?

– Догадался! Да, Конёк, подготовка по индивидуальной программе.

– Ну-ну. И на чем же полетит самый достойный?

– А в ракету посадят. В этом году спутник запустили, потом животное отправят, кошку какую-нибудь или собаку, а потом…

– Человека! – выдохнул Конёк.

– А потом каждый год будем летать, как в автобусе ездить! И, Конёк, на Луну! Человек высадится на Луну, это будет! – вдруг закричал Герман и сам удивился, что закричал.

А Конёк сказал тихо:

– Ты.

– Что – я?

– Это будешь ты, Герман.

– Да?

– Уверен.

И Герман сам чуть вместе с Коньком не поверил. Что тут, смеяться, плакать? Стояли посреди улицы, усики к усикам, клеши на ветру хлопали. То ли рассвет, то ли сумерки, снег с дождем…

Ворота заводской проходной распахнулись, толпа повалила со смены, Конька с Германом проглотила, еле друг друга нашли, две белые вороны.

– Связь односторонняя.

– Шуарли.

– Как понимать?

– Понимать, что я понимаю, – объяснил Конёк, глядя вслед Герману, который уже уходил. Но еще спросил, ему важно было: – А язык английский? Если, допустим, человек знает английский?

Герман обернулся:

– Это очень хорошо, друг. Будут международные экипажи, обязательно.

– А если еще язык, другой?

– Если человек полиглот?

– Вот именно.

Герман, прощаясь, поднял вверх большой палец.

– Полиглот уже летит!

И всё, пропал он, как испарился… А Конёк и не ищет Германа – связь-то односторонняя… Но ждет, ждет – все в закуток в ресторане выбегает, высматривает из-за занавески. Вдруг усики мелькнут?

Лара с подносом мимо проплывает, зато Римма заглядывает.

– Уж полночь близится, да, Виктор?

– Да, Римма.

– А Германа всё нет!

– А его и нет.

– Так и тебя нет, дорогой.

– А где же я?

– Не знаю. Не установлено.

– Вот он я! Вот! Вот! – Конёк даже с головы колпак срывает, чтобы Римма его увидела.

Она головой качает:

– Нервы!

– Да. Извини.

– Ладно. Скорей бы в Москву.

– А что в Москве?

– Учиться пойдешь. На дипломата.

– Что-то новенькое.

– Это для тебя. Ты будешь послом, знаешь где? Не знаешь – в Бразилии! Вот чем всё кончится, Виктор.

– Что – всё?

– Ну, котлетки твои! Так и будет.

Так и будет, раз говорит. Но пока котлетки.

– Горят! – спохватывается Конёк и убегает. Ничего, конечно, не горит, он без дела на кухне стоит, от планов передыхая.

Кирыч к дому подъезжает, и, странное дело, тарахтелка его не заглохла, работает хоть бы что. Сразу Коньку вопрос прямой в лоб:

– Где он?

– Кто?

– Он. Знаешь.

– Да.

– Что – да?