Милый Ханс, дорогой Пётр

– Час, который не на часах, – это твой час! – объясняет Римма. – Всё, настал, вот он! Я тебе обещала сказать… Ты сам меня просил, нет? В лесу, помнишь?

– А, в лесу… Ну, конечно, конечно.

– Твой час, Виктор!

– Здорово.

Официант поставил на стол фужеры. Римма выпила до дна, Конёк только пригубил.

– Что это ты?

– Не пьем, если ты успела заметить.

– Как хотите. А мы выпьем по такому случаю.

И она взяла у официанта еще фужер.

– Я… я ведь за тебя!

Пила медленно, прикрыв глаза, словно молясь за Конька.

Он взял ее за руку.

– Римка!

– А?

– Прости меня.

– Принято.

Чокнулись, выпили по-человечески.

Уже в купе он в окно посмотрел и заметил, как раз была остановка:

– О, яблочки! Бабушки! К югу едем!

Римма поняла.

– За яблочками иду.

Отослав жену, Конёк дверь поскорей задвинул и спросил курсанта:

– Когда полетим?

– Уже летаем.

– Туда?

Летчик. Лицо открытое, симпатичное… Нет, не понимает!

– Когда ты сядешь в ракету и полетишь?

Понял, он сообразительный.

– Прогноз Циолковского?

– Германа.

– Не знаю такого ученого.

– Он не ученый. Но уже полетел.

Римма с яблочками вернулась. Грызли втроем, в окошко смотрели. Еще дед с верхней полки слез, его тоже угостили.

Конёк все не отставал от курсанта, прямо приклеился.

– Ну? А ты?

Тот веселый был.

– Скоро, очень скоро, если по Герману!

– Давай!

Курсант смутился:

– Да что вы! Даже в мечтах такого нет… Я еще на серьезных самолетах не летал! Вот в Мурманск еду по распределению, ночью пересадка.

Ночью он с полки спрыгнул, бесшумно одевался… Дверь за собой аккуратно задвинул.

Конёк тоже в коридор вышел.

– Подожди.

Курсант обернулся, ладный, подтянутый.

– Имя твое на всякий случай. Вдруг ты правда… по Герману – к звездам?

– Юрий.

– Полностью!

– Гагарин. А вас как?

– Не важно. Конёк.

Курсант козырнул и пошел. Поезд уже тормозил.

Конёк опять его остановил.

– Подожди. Шнурок у тебя!

Курсант опять смутился, даже покраснел.

– Эх, шнурок… Он у меня все время, причем на правом ботинке! Спасибо!

И, нагнувшись, стал завязывать.

Потом шнурок у него все равно развяжется. На ковровой дорожке после приземления… Шнурок, мелочь, и ведь отражено в хронике!

2003

Парад планет

Судьба явилась бритоголовым солдатом-первогодком, в сумерках вышедшим навстречу из подъезда. Паренек приблизился без слов, с папироской в зубах. Герман Иванович так же молча извлек из пиджака зажигалку, щелкнул. Получилось само собой – щелкнул машинально и забыл, вошел в свой подъезд. Поднялся в лифте на шестой этаж. Начал отпирать дверь. А она вдруг сама распахнулась, жена с порога сказала:

– Тут повестка, Гера. Из военкомата.

– Новости.

Он больше ничего не сказал, разулся молча в прихожей и проследовал в комнату. Здесь сразу опустился в кресло, вытянул ноги.

– Ну, покажи. Что там такое?

Жена принесла повестку. Он надел очки.

– А почему край оторван? Ты расписалась, что ли?

– Понимаешь, получилось неожиданно, я сразу не сообразила…

Он встал и включил телевизор. И снова сел. Жена не уходила, все стояла за спиной.

– Какие-нибудь сборы опять?

– Скорей всего.

– Ты же ездил в прошлом году.

– В позапрошлом.

– Что это они тебя дергают?

– Не знаю.

– По-моему, ты смотришь телевизор.

– Да. Не стой за спиной.

– А может, наоборот? Решили снять с учета?

– Может быть.

– Ох, как мне это все не нравится! – сказала жена.

– Что не нравится?

– Войны бы не было.

– А-а, – протянул Герман. – А мне не нравится, когда трогают мои вещи.

– Какие твои вещи?

– Фотоаппарат почему на подоконнике?

– Ну, Славик, наверное.

– Был ведь разговор.

– Ты перестань нервничать, – сказала жена. – Пускай Лев Сергеевич позвонит в конце концов.

– Куда позвонит?

– Ну, в этот… военкомат.

– Я нервничаю, потому что ты отсвечиваешь. Или сядь, или… Одно из двух.

Жена предпочла второе “или”, ушла. Герман некоторое время сидел в прежней позе, развалясь перед телевизором. Но вот поднялся и, подойдя к письменному столу, выдвинул ящик. Нашел записную книжку, полистал. Выдвинул следующий ящик. Потом другой – там тоже рылся. Получился поспешный обыск в собственном столе. Наконец извлек еще одну записную книжку – старую, растрепанную.

С раскрытой книжкой он появился в коридоре. Жена разговаривала по телефону. Она сразу сделала знак, показывая, что закругляется.

И вот Герман Иванович набрал номер.

– Магазин? Извините.

Он снова покрутил диск.

– Магазин? Что? Я в очках, спокойно. Шесть, пять, три восьмерки. Нет? Раньше был магазин. Извините.

Бросил трубку и прошел на кухню.

Там, отвернувшись к окну, сидела жена. Ужин был на столе.

Он устроился было ужинать, но жена продолжала сидеть отвернувшись, и он не выдержал, подошел к ней сзади, обнял за плечи:

– Ну что?

И вместе с ней стал смотреть в окно. С высоты шестого этажа были видны окна соседнего дома, и крыша другого соседнего, и кусок неба над крышей – темного неба с двумя-тремя бледными крупинками звезд.

Звезды приблизились. Их оказалась целая россыпь, созвездие, и оно подплывало, являясь из мглы, – обрывок детских бус, летящих в черной пустоте. Герман Иванович сдвинул диск спектрометра, оторвал взгляд от трубки-гида и, осторожно ступая во тьме павильона, перешел к другому телескопу.

Там его поджидала лаборантка.