Милый Ханс, дорогой Пётр

– Знаю. Поехали, покажу.

– Издеваешься?

– Поехали, поехали!

Конёк велосипед выводит:

– Догоняй, Кирыч!

Налег на педали, Кирыч его не отпускает, за спиной тарахтит. В лес заехали, останавливаются… Конёк показывает:

– Там.

– Где?

– По тропинке иди, не ошибешься.

– А ты?

– А я тебя навел.

– Понятно. Оставайся, – разрешает Кирыч и с дороги в лес идет.

– Кто еще в шалаше прятался, Кирыч?

Наставник обернулся, погрозил Коньку. И за деревьями скрылся.

А Конёк – сразу к тарахтелке. Свинтил с бака крышку, велосипед перевернул – и потек в травку бензин, потек!

Отъехав, на ходу обернулся: Кирыч на лесной дороге со своей тарахтелкой, которая теперь не тарахтелка… Куда ж он теперь на хромой-то ноге? Жалко инвалида.

Домой когда приехал, такую картину застал: Герман перед мамой его на коленях, уткнулся ей в живот и плачет! Мама на стуле сидит и голову его гладит, утешая, у самой слезы на глазах!

Да что ж это такое? А такое, что Герман пьян. Как свинья!

Конёк слышит: “Запутался… Что мне делать?”

Что еще говорит, не разобрать, язык у Германа заплетается. А как увидел Конька, началось.

– Какой сын у вас! Таких… таких нет на свете!

Хвалит Конька, кричит… Насилу спать уложили, кое-как до койки дотащив.

Среди ночи будит Конька, трезвый.

– Поговорим?

– Спи, ладно. Со мной тоже раньше бывало. Спи.

Лег, опять Конька тормошит:

– Друг!

– Не налью, не проси.

Не выпить ему – поговорить!

Что рассказывает? Так, ничего особенного: отбывал в Кустанае, сел ни за что, за драку, а на самом деле – за длинный язык, острил много и не к месту, главное…

Спи, друг, ложись спокойно, каждый второй через зону прошел, нашел чем удивить… Я вот тоже… на нарах побывал, один добрый человек снял!

Нет, не ложится, опять над ухом: о каком-то Валерке, с которым сидел, тот был политический. Бокс, английский и много другого чего – от Валерки… Да всё от него, на мир по-другому взглянул, глаза открылись! И вот они бежать сговорились, потому что ведь все равно новые срока добавят! Умирать, так с музыкой!

В общем, чем кончилось: Валерка его утром не разбудил, пожалел. Один, без Германа попытался. Ну и под конвой угодил, под пулю. Всё.

– Он стоял надо мной. А я притворялся, что сплю. И он знал, что я притворяюсь. Вот так, друг.

Конёк спросил:

– А как же…

– Что?

– Как же с нар… к звездам?

– А самый раз, друг!

– Так анкета испорчена.

– Наоборот. У тех, кто перестрадал, преимущество.

Конёк покачал головой недоверчиво. Герман понял, что переборщил.

– Тебе-то что волноваться? У тебя чисто.

– Да.

– И полетишь.

– Думаешь?

– Обязательно. Не сейчас, так потом. Новая эра открывается, друг!

Конёк хрюкнул, засыпая. Сказка его убаюкала.

А Герман уже не лег. Наоборот, чемоданчик свой взял. Подошел еще, над Коньком постоял… Разбудить – и парень с ним сейчас поплывет, он с Германом хоть на край света!

Не стал, к двери тихонько пошел. Конёк посапывал непритворно – он правда спал.

Плыл, плыл… К французу или англичанину, который весь в огнях. Лучи прожекторов подползали – нырял.

Судно было еще далеко, а берег – еще дальше.

Герман не сразу понял эту игру нарядных огней на палубе – они вроде как уже близко были, но не приближались, хоть он изо всех сил старался. Не сразу понял, что судно двинулось, тихонько пошло – туда, к наметившемуся уже в рассветной мгле горизонту.

Ясно стало, что корабль от него уходит, а Герман плыл и плыл без надежды.

Уезжали с Риммой. Стоят на перроне, уже в вагон пора, всё. Вдруг Конёк колокольчик забытый слышит – Лара бежит, смеется, машет: поезд, подожди!

Успела, с сестрой на прощание обнялась, с Коньком…

Вдруг сказала, как раньше:

– Римка, в вагон, ну-ка!

– А он?

– Получишь свое сокровище! Еще вам надоест… До Москвы трое суток!

Римма ушла, а Конёк сказал:

– А мы не в Москву, кто тебе сказал, что в Москву?

– А куда? – испугалась Лара.

– В Кустанай.

– Ты что?

– К звездам.

– А, Конёк, ты пьяный!

– Нет.

– А чего такой?

– Ладно, Лара. Мы в Москву.

Вдруг замолчали, стоят и молчат. А поезд двинулся.

Он сказал:

– Всё. Я еще вернусь.

– Не вернешься, Конёк, нет.

Пошел к двери, она догнала.

– Конёк, милый, родной… Я только тебя буду помнить, только тебя… Валерка вырастет, я ему расскажу, какой ты был…

– Валерка?

– Сынок мой, да! Расскажу, когда вырастет!

Он на ступенях стоял, Лара бежала, рядом была, близко.

– Конёк! – вдруг позвала еле слышно.

И отстала, всё. Поезд набирал ход.

Ехали. Дорога долгая. В купе соседи менялись, а Римма с Коньком всё ехали.

Дверь отъезжает, парень в шинели стоит, новый сосед.

– Разрешите?

– А заходи! – приглашает Конёк. – Летчик?

– Пока еще курсант.

– Всё впереди.

– А как же.

– В дверях не стой – или туда, или сюда!

– Сюда! – улыбается курсант и заходит в купе.

Римма Коньку знак делает, уже между ними знаки, и он за ней в коридор выходит.

– Час пробил, Виктор!

– Который?

– Который не на часах.

– Непонятно.

– Иди за мной.

Пошла по коридору, Конёк следом… Она его подбадривает:

– Иди, иди.

Так и пришли в вагон-ресторан.

– Садись. Отметим.

– Сел. Что за событие?

– Что мы вместе, разве не событие?

– Да.

– Вялое “да”, но мы другое отметим.

Подошел официант, Римма заказала шампанское.