Микеланджело. Жизнь гения

Подобно тому как высококвалифицированный повар, приготовляя кушанья, руководствуется не одним лишь вкусом, а всеми чувствами, прислушиваясь к шипению на сковороде и обоняя запахи, исходящие от еды, искусный камнерез тотчас же реагирует на изменение тона при ударах молотка или на внезапное сопротивление камня, поскольку они могут свидетельствовать о трещине или другом пороке в толще материала. Микеланджело определенно осознавал, до каких пор его работе ничто не угрожает, и при необходимости замедлил бы темп работы или сменил резец.

По описанию Вазари, наблюдать процесс «вылущения» скульптуры из каменной глыбы – все равно что созерцать, как фигура, лежащая в ванне с водой, медленно поднимается на поверхность[176]. Примерно такой образ предстает перед нами в незавершенной скульптуре «Святой Матфей», созданной около 1506 года. Он словно тщится вырваться из толщи мраморной плиты; части его тела, расположенные ближе всего к нам: левая нога и колено, – единственные почти законченные. Чем дальше от зрителя, чем глубже в толщу камня, тем более нечетким, неоформленным, расплывчатым кажется его облик, пока в конце концов он не исчезает в каменной глыбе, полностью сливаясь с ней.

По мнению Микеланджело, в работе скульптора с материалом присутствовал не просто интеллектуальный, но почти мистический аспект. Один из самых знаменитых своих сонетов он начал настойчивым утверждением: «И высочайший гений не прибавит / Единой мысли к тем, что мрамор сам / Таит в избытке…»[177] Разумеется, он знал, к чему стремится. Еще до того, как взять в руки скарпель и киянку, Микеланджело ясно представлял себе облик будущей скульптуры, сначала нарисовав его в своем воображении, затем выполнив на бумаге этюды, затем создав меньшие по размеру модели будущего изваяния, глиняные или восковые, а затем, возможно, даже вылепив его глиняную копию в натуральную величину. Но при этом исходил из идеи, что конечная его цель – «найти» фигуру, «ожидавшую» его внутри скалы.

Святой Матфей. Ок. 1506

Трудно сказать, думал ли он подобным образом, будучи пятнадцати-шестнадцатилетним подростком, но, глядя на его работы, нельзя не заметить, что с каждой новой скульптурой его мастерство быстро росло. А Платоново представление о том, что прекрасное неизменно словно бы растворено в воздухе и существует в духовном мире возвышенных идей – или, например, таится в каменной глыбе, – разделяли и живо обсуждали интеллектуалы в его новом окружении.

* * *

Вскоре после своего появления в саду скульптур – через несколько дней или через несколько месяцев, сейчас установить уже невозможно – Микеланджело заметил в коллекции античную голову смеющегося бородатого старого фавна. Она сильно пострадала от времени и непогоды – рот ее был почти неразличим, но даже в таком виде, как пишет Кондиви, эта голова «необычайно пришлась ему по вкусу». Тогда Микеланджело попытался повторить свой замысел с «Искушением святого Антония» Шонгауэра: не только воссоздать пленительное произведение искусства, но и вместе с тем сделать его более совершенным.

В то время в саду работали каменщики, обтачивая каменные глыбы для нового здания, в котором предстояло разместиться библиотеке Медичи. Этому честолюбивому плану, как и многим другим, в то время задуманным Лоренцо, не суждено было сбыться: им помешала осуществиться его ранняя смерть и падение режима Медичи (а библиотеку в конце концов возвели по проекту Микеланджело много десятилетий спустя).

Итак, подросток Микеланджело выпросил у каменщиков, трудившихся на строительстве библиотеки, ненужный обломок мрамора и одолжил набор инструментов. Этими орудиями он принялся вырезать из мрамора копию головы фавна, как уверяет Кондиви, с таким рвением и жаром, что за несколько дней довел ее до совершенства, домыслив детали, утраченные античной скульптурой, а именно рот, открытый, как у смеющегося человека, так что, заглянув внутрь, можно было увидеть все зубы.

Вскоре Лоренцо решил проинспектировать ход строительства. Он обнаружил в саду мальчика, тщательно полировавшего голову фавна, и, подойдя чуть ближе, тотчас заметил, сколь блестяще выполнена работа, и весьма дивился мастерству, памятуя о юном возрасте скульптора. Однако Лоренцо, не только интеллектуал, но и любитель хорошей шутки, не мог противиться искушению подразнить мальчика. Поэтому он упрекнул Микеланджело: «Гляди, ты изобразил фавна стариком, но сохранил ему все зубы. Неужели тебе не ведомо, что у созданий столь дряхлых всегда недостает нескольких зубов?»

Лоренцо блистал в жанре публичных поэтических импровизаций, предполагавших спонтанный обмен остротами с аудиторией и весьма любимых флорентийцами. Потому-то шутка о зубах фавна, хотя и лишилась соли за несколько столетий, представляется вполне в его духе.