Метла системы

Я вижу лица своих и не-своих. Свои лица появляются рядами, они как пояса с монетами. Монеты подпрыгивают, потому что свои ходят по-утиному, вразвалочку. Свои лица утомительно сложны, выражение каждого создано и подперто, в ходе загадочных процессов, лицами по обе стороны от него. Эти структуры переплетаются и перепутываются, но пока что еще не рвут одна другую. И не-свои. Конечно, лица не-своих – это перенастраиваемые темноглазые лица Вэнса Кипуча. Многие из них скошены вниз, из страха споткнуться о корень, из страха, что кто-то увидит, что ты споткнулся о корень. Это те, кто не спит, спит плохо, спит один и думает о чем-то другом, когда слышит звуки из-за стенки комнаты. Я ощущаю, что игроки в тарелки, за которыми я продолжаю следить, – не-свои. Летающий диск соединяет их призрачными линиями, нитями, которые, как паутинки, треплются и рвутся ветром, и летят прочь с Мемориального холма и спортплощадок на юг. Зыбкие лица не-своих на деле незыблемы, это лица, которые сами себе закон, их закон – не быть своим в месте, где закон – быть своим. Только эти лица и выглядывают, защищенные и заточенные, из-за опутанных колючей проволокой границ своих структур, и они это знают, но, ради милости Божьей отмеченные своевольностью его благодати, именно они будут спеленуты и заткнуты в шкафах Колледжа. Лица, что недостижимы из этой дали, что глядят сквозь тебя и переваривают тебя за один миг, против твоей и своей воли.

Кто знает, как долго я наблюдаю. Подвороты моих брюк наполняются обрывками листьев и обрезками полостебельных трав. Шагают мимо родители с именными бейджами. Немолодые мужчины, чье брюхо – бремя, обернутое и приподнятое клетчатыми пиджаками. Немолодые женщины, которых я уже видел и распознал в лицах их дочерей. Тюлени на ступенях, яркие тарелки в воздухе. Любовники на животах, ноги задраны, лодыжки лениво скрещены, защищаясь от дрожащего приближения случайного падающего листа. Клонится над горами солнце. Теперь я чувствую. В этом дворике эллипс моей траектории впитывает изрезанный контур Северной общаги.

О, к чему ненависть? Почему, когда с тобой случается нечто кошмарное, хуже худшего, когда, если откровенно, это ты совершаешь нечто кошмарное, почему именно ситуацию, в контексте которой случается нечто, физическое место, где оно случается, именно других людей, во все это вовлеченных, ты ненавидишь, и мысль о месте и людях заставляет органы внутри тебя подскакивать, а коридоры в твоем мозгу – с лязганьем замуровываться, дабы не впустить врага? Почему ты ненавидишь не себя, не зеркало, от которого отшатываешься в ужасе? Может ли Джей это объяснить? Что за абсолютно неуместный вопрос. Как далеко я зашел.

Второго, с переходом на третье марта 1968 года, Северная общага, в которой я обитал, спонсировала совместную вечеринку для третьекурсников, одним из которых был я, и обитательниц нашей сестринской общаги колледжа Маунт-Холиок, женского образовательного учреждения в пятнадцати километрах отсюда, учреждения, которое прошли и сестра Линор, и ее бабушка – мать, кажется, тоже. В ожидании вечеринки пребывала и второкурсница Маунт-Холиок по имени Дженет Дибдин, тихая девочка небольшого роста, с пышными формами, прямыми рыжими волосами и голубыми глазами с крохотными пушистыми белыми алмазами в радужках. Правда. Девочка, от которой я втайне сходил с ума. Девочка, с которой я познакомился на другой вечеринке, в Маунт-Холиок; на той вечеринке я с ней познакомился и пережил агонию совместного танца. В общем. В общем, это была девочка, в присутствии которой я глупел, влажнел, немел и относительно увеличивался. Одна из трех женщин в моей жизни, которые меня необычайно сексуально привлекали, другие две – Линор Бидсман и дочь моего скарсдейлского соседа, дочка Рекса Металмана, объективно эротичное юное создание, что аппетитно вплеснулось в мое сердце тем летом, когда ей шел тринадцатый год, демонстративно играя с дождевателем на газоне.