Метла системы

Выйдя из Центра искусства и миновав аллею, я попадаю в дворик, тот самый, где под нависшей листвой босоногие сравнительно одетые мальчики с разработанными запястьями играют в летающие тарелки, бегают как лоси и мечут так и эдак пластмассовые диски. Мы, динозавры, играли здесь в похожую игру подносами, заимствованными в столовой, в те времена металлическими, с острыми, режущими пальцы краями, помню, ловить подносы надо было на лету щипцами из указательного и большого пальцев… Мы играли, истекая кровью. Теперь-то это всё красота и высокие технологии, и яркая тарелка недвижно замирает в воздухе, пока земля, деревья и грациозные верткие мальчики скользят внизу как по маслу, тщась ухватить диск вновь. Я чуть хлопаю в ладоши, ыкаю и экаю, бросаю головной убор в воздух, упражняю двигательный аппарат, даю понять, что был бы рад приглашению к игре, но мной пренебрегают.

Я обхожу дворик, пинаю обнажившиеся корни, слушаю обрывки разговоров на незнаемых языках. Держусь в стороне от Северной общаги, само собой. Обхожу ее, держась подальше. Краем глаза вижу, как дрожат ее шторы. Как указывают на меня пальцы ее деревьев. Сценка, видимо, самого-самого кошмарного, невообразимого мига моей жизни, пока что.

На деле, видимо, второго после первой брачной ночи.

Кого я вижу здесь, в этом дворике? Может ли настоящее прошлого не быть мерзким? Однако оно не таково. Вообще-то я должен бы помнить, что мерзость в Колледже отсутствует. Я вижу ее мысленно, спеленутую и заткнутую, беспомощно вращающую бельмами, забитую в темнейшие шкафы и котельные в глубочайших подвалах толстостеннейших зданий. Кажется, я слышу ее тихие крики о помощи. Сумасшедший родственник, которого все игнорируют, от которого отрекаются, которого кормят. Во дворике мерзость отсутствует.

Так кого я здесь вижу? Вижу студентов и взрослых. Вижу родителей, явных родителей, с именными бейджами. Гляжу на студентов, они глядят на меня. Способность Держаться, ее изощренные защитные структуры улетучиваются из их глаз и монтируются на земле перед студентами. Но глаза и лица, как всегда, остаются пусты. На лицах девочек я вижу мягкость, красоту, лучащиеся и расслабленные глаза богатства и жизненно важное умение создавать проблемы там, где их нет. Почему-то я вижу этих же девочек и старше, как бледных телепризраков, мерцающих рядом с оригиналом: женщины среднего возраста с ярко-красными ногтями и глубоко загорелыми, тяжелыми, морщинистыми лицами, с опрысканными спреем прическами, которые соорудили профессиональные пальцы мужчин с французскими именами; и глаза, глаза, что будут смотреть без жалости и сомнения поверх текилы с солью на блеск летнего солнца в бассейне загородного клуба. Структуры развертываются, растут, колышатся в мою сторону с эпилептическим трепетом пущенного задом наперед кино. Мальчики соответствующе отличаются от девочек. И друг от друга. Я вижу русые волосы, худющие лица, утиную походку и бицепсы с проступающими венами. Я вижу столько спокойных, безучастных и радостных лиц, ничем не омраченных, ни сейчас, ни вообще, в контексте своих черт и своей сути, не омраченных долгосрочно и вполне довольных знакомством с безвариантным предназначением, благодаря чему эти лица можно бескровно приклеивать к вырезанным фигуркам директоров корпораций в отделанных дубом залах заседаний, и профессоров с шотландскими галстуками и кожаными заплатами на локтях спортивных пиджаков, и врачей, играющих в гольф на ярко-зеленых полях, с тяжелыми золотыми противоударными часами на запястьях и маленькими биперами на поясах, и черномундирных солдат, что эффективно колют штыками дряхлых слабаков. Я вижу лица Лучших, лица, которые отлично помню. Лица, чьи обладатели собираются стать Самыми Лучшими.