Она сказала мистер Кипуч какой ужасно чудесный сюрприз увидеть вас здесь так неожиданно после стольких лет, вы помните кто я, а рядом с ней Мандибула, а рядом в кабинке северные регионы темной планеты головы Валинды Павы, а рядом Рвенинг, раскладывает магнитную шахматную доску, он играет в шахматы сам с собой ночи напролет, а рядом Линор, она хотела удрать обратно в лифт, когда мы вышли в холл, она видела, я чувствовал, и Мандибула ласкала рукав жакета Минди, словно это эрдельтерьер, и вот она, и день был такой, что когда она сказала мистер Кипуч какой ужасно чудесный сюрприз увидеть вас я ощутил где-то глубоко под всеми нашими ногами тяжелый мокрый хлюп, как будто бы шестеренки какого-то массивного подземного механизма все сблизились внутри резервуаров со смазкой, а она говорила Линор ты меня помнишь, я тебя конечно же помню, бьюсь об заклад ты помнишь моего мужа, в которого ты запустила туфлей, а как Клариса, и я, уже скача на ритме этого механизма, слушал, как наверху говорят о соляриях и авариях, и бессчетное число слов о мужьях и газонах, и колледжах, и том или ином платье, и карьерах, и супружеской психотерапии, и Линор все это время односложна, и затем по касательной к типу коммутатора, который мы используем, и о мимолетном, и над кабиночным горизонтом брезжит вся планета Пава, и шестеренки впиваются друг в дружку, и глаза выкатываются, и разговор идет о Линорином попугае, нашем попугае, все в контексте мужа в некоем баре с самобичующимся барменом, и упоминается Пустыня, внезапно, и ноздри Линор нежданно пышут огнем, она отскакивает, Линор и Минди долго смотрят одна на другую, отчего атмосфера как-то меняется, и надо всем и заглушая все раздается топот копыт по мраморному полу холла, Скарсдейлский экспресс, стремглав, ледяные искры из-под колес, влекомый ослепительной четверкой коней, что стегают сами себя: Голени, Осанка, Аромат и Звуки, и закатываются все звезды.
Три. От нее исходил аромат. Встань под верным углом, и он пройдет сквозь меня, и оставит дырку, сквозь которую засвистит ветер, когда я встану под верным углом.
Я сидел за ней в машине, по временам, когда Рекс ехал в город, а она в школу, а я на работу. Когда я ехал сзади, она была спереди, на пассажирском сиденье. Она не застегивала пояс, и Рекс говорил ты едешь на Сиденье смерти, Мелинда, сиденье, на котором ты сидишь, называют Сиденьем смерти, знаешь ли, и я был прямо за ней, на заднем Сиденье смерти, и ногами не доставал до пола, если не считать бугорок посерединке.
И вот в пассажирском окне подле нее отражались под углом встречные легковушки и грузовики, и она отражалась тоже, там, в ожидании; и легковушки и грузовики в окне неслись стремглав и впадали прямо в ее отражение, поглощались и взрывались, и назад, из ее отражения, в мое сонное опухшее лицо летели осколки солнца, бледнеющая улица и прибой аромата.
Все-таки аромат исходил от ее головы, а не от образов, взрывающихся светом в стекле; я же не совсем чертов идиот. Всего лишь аромат духов: чистый, насыщенный, смутно чувственный. Вообразите: нечто сушится на веревке и колеблемо ветерком. Не стоит приписывать многое лошади с холодными копытами.
Или: как-то раз оказываюсь на улице позади нее с подружкой. Я поедал брецель на обед, большой и мягкий, как мое лицо, чудовищно соленый брецель, и уже скоро, через квартал-другой, сообщник продавца брецелей воодушевленно продаст мне пепси, но вот ее туфельки громко, весьма громко стучат по мостовой, как насос в недрах глубокого колодца, и вот темные густые волосы свешиваются почти до талии, и ветер выделывает с ними что-то эдакое, и, конечно, где волос, там аромат, и я пронизан им насквозь, весь в соли, как в песке, и миссис Лот в ее беретке застыла столпом посреди пробки, пригвождена красным светом.[150]
Аромату слишком многое не припишешь.
Четыре. Звуки и Одинокая Штуковина.
Вероника с Вэнсом куда-то уехали, подальше. Мы с Вероникой жили вместе уже годы, сами можете себе представить. И был август, и я страдал от обычной скарсдейлской аллергии на рексметалманову разливанную пыльцу, и вторую неделю изнемогал от антигистаминов, сушняк, я врезаюсь в стены…