Читаем Метла системы полностью

С тяжелым галстуком я восстаю из струй над кроваткой младенца Вэнса и вижу Минди Металман, и да может быть, пару-тройку случайных соседских детей рядом, для декорации, и она танцует танец Цирцеи около дождевателя Рекса Металмана. И да вот он свет, отражающийся от ее ног сквозь воду, и свет лучится и разбивает туман дождевателя на цвета, и туман со светом оседают на мокрой траве, и свет остается и преображает воздух вокруг; я наблюдаю этот свет и много позже, когда, прихлебывая что-то в окне своей берлоги, вижу Рекса на коленях на утоптанном, задождеванном, отуманенном газоне: он подравнивает каждую драгоценную былинку лезвиями ножниц. И на послеполуденном ветерке мои хаотические былинки сочувственно вибрируют.

Из окна моей берлоги, здесь, видна Минди Металман, в ее окне, она сидит на столе с ногами, голени целомудренно изогнуты над подоконником в открытом окне, и бреется на солнце. Она видит меня через забор и смеется. На свежем воздухе что угодно хорошо, не правда ли? И здесь лезвие скользит вниз, слишком, слишком медленно, чтобы я принял его всерьез, для меня весь процесс – ритуал совсем другого рода, но, в любом случае, каждую пенную борозду на изогнутом поле подменяет ширящееся гладковыбритое золото, сияющее на свету.

Голени, свет, ноги, свет, все хорошо, я знаю ответ.

Два. Осанка. Приглашен Рексом Металманом на котильон [149] его дочери, Мелинды Сьюзен Металман. (Настоящий котильон? Почему я ничего не помню?) Приглашен Рексом Металманом на некое торжество в честь Обряда Взросления его дочери.

Суть означенного торжества: ряд за рядом, группа за группой – целые государства усталых, нервных, сутулых девочек в неуместно пышных розовых нарядах. Тоненькие, головки выпячены, ручки на подружкиных плечиках, губки шевелятся только в подружкиных ушках. Я чуть кошусь на третью и четвертую не помню, как зовут, и оказываюсь в позвякивающем, заиндевевшем болоте, в хладном пруду засахаренных фламинго, заснеженных цветочков, постепенно твердеющих под переменчивым хрустальным солнышком. Затем девочки меняются и становятся на время смутно пресмыкающимися, с черепашьими головками, смутно земноводными, вечно настороже ввиду угрозы либо награды – в уголках иных ротиков наблюдаются угри.

Да и конечно же, суть в том, что их нет у Минди Металман, в белом платье, с розово-сахарной гвоздикой, и ее волосы собраны в плотный пучок, однако с протуберанцами черных локонов здесь, и там, и здесь, намекающими на темную сверхновую, которой волосы могли бы стать в любой момент, пожелай сего кто-нибудь за пределами моего влияния.

И Мелинда Металман держится прямо, спина столбиком, за вычетом лебединой шеи и чуть выпирающего таза, коим она лупцует зазевавшихся, весомая, стройная, сочная девушка, ее платье ровно такой длины, чтоб позволить думающему мужчине воображением постичь системы, притаившиеся, должно быть, внутри, вращающиеся вразлет и безмолвно около неподвижно-алого средоточия. И, и осанка – что такого было в ее голове с темными, ширящимися, трепещущими глазами, в голове, легко балансировавшей на верхушке простой вертикали? Быть может, именно контраст со всей прочей фауной в той хладной заиндевевшей топи, быть может, всего лишь то, что голова легко и радостно позволяла жизни течь своим чередом, а не выпяливалась, дабы на оную цыкать. Цыканье окружало меня со всех сторон, и я его презирал, и я презирал и презираю по-прежнему все до единой выпяливающиеся головы.

Но о танце, конечно, речи не шло, и эта девочка в спазмах Обряда, конечно, либо танцевала, либо встраивала себя в социальную орбиту вокруг стойки с закусками, а я никогда в жизни не приближусь к женщине возле стойки с закусками.

И да еще по всему периметру помещения, которое я обходил, за мной следовала, будто мы связаны общим костным мозгом, леденившая кровь фигура Вероники Кипуч, и поэтому все на свете было сочтено невозможным, как если бы оно таким не было, пусть это и не так, и вот он я – крошечный, замороженный, усталый. Однако в холодной ванне канделябра я помню ту вертикаль, и волосы, и глаза, словно крылья на голове, знать не знавшей, что такое выпяливаться, осмеивавшей выпяливание вскидыванием звездно-протуберанцевых кудрей.

Перейти на страницу:

Все книги серии Великие романы

Короткие интервью с подонками
Короткие интервью с подонками

«Короткие интервью с подонками» – это столь же непредсказуемая, парадоксальная, сложная книга, как и «Бесконечная шутка». Книга, написанная вопреки всем правилам и канонам, раздвигающая границы возможностей художественной литературы. Это сочетание черного юмора, пронзительной исповедальности с абсурдностью, странностью и мрачностью. Отваживаясь заглянуть туда, где гротеск и повседневность сплетаются в единое целое, эти необычные, шокирующие и откровенные тексты погружают читателя в одновременно узнаваемый и совершенно чуждый мир, позволяют посмотреть на окружающую реальность под новым, неожиданным углом и снова подтверждают то, что Дэвид Фостер Уоллес был одним из самых значимых американских писателей своего времени.Содержит нецензурную брань.

Дэвид Фостер Уоллес

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Гномон
Гномон

Это мир, в котором следят за каждым. Это мир, в котором демократия достигла абсолютной прозрачности. Каждое действие фиксируется, каждое слово записывается, а Система имеет доступ к мыслям и воспоминаниям своих граждан – всё во имя существования самого безопасного общества в истории.Диана Хантер – диссидент, она живет вне сети в обществе, где сеть – это все. И когда ее задерживают по подозрению в терроризме, Хантер погибает на допросе. Но в этом мире люди не умирают по чужой воле, Система не совершает ошибок, и что-то непонятное есть в отчетах о смерти Хантер. Когда расследовать дело назначают преданного Системе государственного инспектора, та погружается в нейрозаписи допроса, и обнаруживает нечто невероятное – в сознании Дианы Хантер скрываются еще четыре личности: финансист из Афин, спасающийся от мистической акулы, которая пожирает корпорации; любовь Аврелия Августина, которой в разрушающемся античном мире надо совершить чудо; художник, который должен спастись от смерти, пройдя сквозь стены, если только вспомнит, как это делать. А четвертый – это искусственный интеллект из далекого будущего, и его зовут Гномон. Вскоре инспектор понимает, что ставки в этом деле невероятно высоки, что мир вскоре бесповоротно изменится, а сама она столкнулась с одним из самых сложных убийств в истории преступности.

Ник Харкуэй

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая фантастика
Дрожь
Дрожь

Ян Лабендович отказывается помочь немке, бегущей в середине 1940-х из Польши, и она проклинает его. Вскоре у Яна рождается сын: мальчик с белоснежной кожей и столь же белыми волосами. Тем временем жизнь других родителей меняет взрыв гранаты, оставшейся после войны. И вскоре истории двух семей навеки соединяются, когда встречаются девушка, изувеченная в огне, и альбинос, видящий реку мертвых. Так начинается «Дрожь», масштабная сага, охватывающая почти весь XX век, с конца 1930-х годов до середины 2000-х, в которой отразилась вся история Восточной Европы последних десятилетий, а вечные вопросы жизни и смерти переплетаются с жестким реализмом, пронзительным лиризмом, психологическим триллером и мрачной мистикой. Так начинается роман, который стал одним из самых громких открытий польской литературы последних лет.

Якуб Малецкий

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги