Метла системы

„Она не твоя, она моя!“ – возразил Лис Рыжик».

– Клетчатка.

– «Норка Билли буквально скакал на месте, так он был зол. „Она не твоя! – завизжал он. – Она моя, это я ее поймал!“

„И ты согласился, что твоя самая большая рыбина будет моей, если я поймаю больше, чем ты. Я наловил в четыре раза больше рыбы, поэтому щуренок мой“, – возразил Рыжик и подмигнул Выдренку Джо».

– Клетчатка-клетчатка-клетчатка-клетчатка, – сказала Конкармина Бидсман.

– Что такое с этой клетчаткой? – спросила Линор. – Почему она все время говорит «клетчатка»?

– Мы заметили, что едва в жару, которая безотказно и закономерно загоняет столь многих жильцов отделения «К» вглубь себя, врезается осень, жильцы типа как бы приходят в себя, переоткрывая прелести коммуникации, – сказал мистер Блюмкер. – Припомните, за лето Конкармина не произнесла ни слова. Теперь мы слышим слова ради слов. Объяснение? Видимо, медсестра сказала, что Конкармине нужно съесть салат, в нем сплошная клетчатка, и Конкармина ухватилась за слово, вероятнее всего. Конечно, вы знаете, что мы в заведении Шейкер-Хайтс поощряем бесперебойность посредством употребления в пищу волокон, а не сильнодействующей химии.

– Клетчатка.

– Только, наверно, она понятия не имеет, что́ это слово значит, – сказала Линор.

– Несомненно. Впрочем, Линор поместила «клетчатку» в словари отделения «К». Добыть для вас экземпляр?

– Но откуда фиксация на этом слове? – сказала Линор. – Конкармину никогда не интересовало, что она ест. Она ела даже продукты «Камношифеко», очень долго, когда те были в доме. У нее стремные отношения с едой. Как-то раз, когда я была маленькая, мы ездили к ним на Рождество, и Бабуля Ко с дедулей поругались, и Бабуля Ко не ела целый день; она заперлась в подвале и бросала дротики в плакат с Джейн Мэнсфилд.

Конкармина Бидсман улыбнулась.

Мистер Блюмкер через кровать наклонился к Линор. Его глаза улавливали солнечный свет и обретали за линзами очков стремные цвета.

– Миз Бидсман, можно изложить вам теорию касательно материй, которые мы обсуждали ранее?

– Давайте я закончу сказку. По улыбке ясно, что ей нравится.

– Клетчатка.

– Скажу одно. Вам никогда не казалось, что ощущение, так сказать, общественной истории сильнее всего у молодых, а не у пожилых?

– «Тогда Норка Билли сделал дурацкую штуку: он совсем потерял самообладание. Он называл Лиса Рыжика плохими словами. Но вот забрать большого щуренка у Рыжика не осмелился, ведь Рыжик куда крупнее него. В конце концов Норка Билли умудрился разозлиться так сильно, что убежал прочь, бросив всю свою рыбу».

– Что, когда с возрастом люди аккумулируют все больше личного опыта, их чувство истории сжимается, сужается, становится более личным? И что, вспоминая события общественной значимости, они помнят только, например, «где они были», когда случилось то-то и то-то. Эт цетера эт цетера. Объективные события и сведения естественным путем делаются все более субъективно окрашенными. Разве это не здравое рассуждение?

– «Лис Рыжик и Выдренок Джо решили, что к рыбе Норки Билли не притронутся, однако Рыжик разделил свою горку с Выдренком Джо. Потом они пошли домой, и Рыжик нес в лапах большого щуренка».

– Клетчатка.

– Что думаете? Я, конечно, экстраполирую сказанное на проблемы, которые мы затронули, встретившись в последний раз лицом к лицу. Разумеется, я полагаю, что все это особенно касается жителей Среднего Запада, пребывающих в столь двусмысленных географических и культурных отношениях с некоторыми менее перегороженными регионами страны, что весьма объективные события и ситуации, которые по праву делаются объектами общественного сознания, поневоле проходят мимо сознания здешних обитателей благодаря фильтрам субъективно окрашенной памяти и географической двусмысленности. Отсюда, возможно, и радикальное усложнение, которое мы можем наблюдать в заведении Шейкер-Хайтс.

За милой красной губой Конкармины и ее нижним рядом ровных зубов Линор видела прозрачное озеро слюны: оно собиралось, росло, при каждом вздохе набегало волнами на задние стенки зубов и поблескивало в уголках рта; челюсть Конкармины продолжала висеть.

– «Поздним вечером, когда Норка Билли унял злость, он понял, что голоден. Чем больше он думал о своей рыбе, тем голоднее становился».

– Вы что-то обо всем этом думаете?

– Вообще-то нет.

– Клетч-ч-ч-чатка.

– О господи.

– У нее во рту скопилось много слюны, ну и всё. – Линор взяла с тумбочки салфетки. – Просто много слюны.

– Случается с лучшими из нас.

– Мистер Блюмкер? – В дверях стоял Нил Обстат-мл., он тихо постукивал по тонкой псевдодеревянной панели и глазел на Линор, которая нагнулась над улыбающейся красивой седой фигурой в хлопковом халате и шерстяных носках, держа охапку мокрых салфеток. – Здрасте, – сказал он. – Привет, Линор.

– Привет.

– Сама-то как?

– Клетчатка, – сказала Конкармина, шевеля пальцами ног.

– Бабуля Ко, ты же можешь сглатывать. Ты же можешь просто сглатывать слюну.

– А мама твоя как? – спросил Обстат.

– Наверное, мы просто выйдем и дадим вам дочитать сказку для Конкармины, – сказал мистер Блюмкер, проводя пальцем по периметру бороды.