Месопотамия

Её отчим был ещё тем чудаком –
работал у вьетнамцев садовником,
смотрел за деревьями, что росли без него и так,
на предместье, за фабрикой, где бесконечен мрак.
Ветки считал, как подсчитывают долги,
ставил капканы на лис
и кормил собак с руки.

Все считали его безумным, даже она
говорила: ведь я считаю так не одна,
я ведь люблю его, и он нужен мне,
что же он вечно прячется в отцветающей тишине,
почему такой странной походкой встречает каждый восход,
словно точно знает,
откуда беда придёт.

Хозяева позабыли, как там его зовут,
от него отказалась семья, устав от его причуд,
им пугали детей, но детям он казался совсем не злым,
и по рельсам, заросшим травой, бежали они за ним,
крали яйца из птичьих гнезд, став отчаянней и хитрей,
как выкручивали бы лампочки из уличных фонарей.

Я видел его лишь раз – была осень и мокрый дым,
смотрел ему в спину, он шел по делам своим,
распугивал в сумерках звёзды, по которым прошлась гроза,
тащил на плечах стремянку, чтобы ветки пообрезать.
И была покорна осанка его, и был прост его каждый жест.
Наверное, Иисус вот так нёс на себе свой крест.

Я подумал еще тогда: хорошо ему так идти,
зная дело свое исправно, не сходя с прямого пути,
помня всё, что прошло, принимая всё то, что есть,
зная будущее своё, как сплошную благую весть,
твердо зная, что ничего не изменится, не утечёт,
подставляя под эту стремянку всякий раз другое плечо.

Я сказал ему вслед:
делай же то, что должен делать один только ты,
работа – всего лишь часть тяжелой нашей борьбы,
вера – всего лишь песок в фундаменте лет и веков,
деревья на самом деле не вырастут без садовников.

* * *