Мешуга

Ночь не была холодной, но я дрожал. Мы ждали такси, попутную машину или хотя бы автобуса, но прошло тридцать минут, а никакого транспорта не было. Пригород был почти совершенно темным. Небо покрылось облаками, однако между ними можно было увидеть мерцающие звезды. На Мириам бы­ло легкое летнее платье, и она тоже скоро стала жаловаться на холод. Она сказала:

—  Где мы? Посреди пустыни? Ах, у тебя такая холодная рука! Обычно у тебя теплые руки.

—   Я уже не так молод.

—   Ты молодой, молодой. Может быть, пойдем пешком? Идти недалеко, но вопрос, в какую сторону? Прежде всего нам надо понять — где море?

—   Да, где оно?

Как только я произнес эти слова, все съеденное в этот вечер хлынуло у меня изо рта. Я побежал, продолжая блевать. Добежав до фонарного столба, я ухватился за него, пони­мая, что не могу двигаться дальше. Волны горькой жидкости поднимались ко рту и вы­рывались из него. Лицо покрылось испариной. Я сознавал, что надо постараться не испачкать рубашку и костюм, но больше не владел своим телом. Мириам, крича, подбежала ко мне. Она схватила меня за шею и стала хлопать по спи­не, как будто я подавился пищей. Мимо про­ехало такси, и Мириам закричала водителю, чтобы он остановился. Шофер что-то крикнул в ответ, по-видимому, что он не желает пач­кать свое такси, и уехал. Перед глазами пляса­ли огоньки, колени дрожали, и я из последних сил удерживался, чтобы не упасть. «Я не должен упасть в обморок! Нельзя!» — твердил я себе. Пергаментный свиток, который мне вру­чил Трейбитчер, куда-то пропал, и, скорее всего, я потерял конверт с чеком. Мириам сто­яла надо мной, вытирая мое лицо носовым платком. В этот момент возле нас останови­лось такси.

После того как я влез в такси, я увидел, что трейбитчеровской награды находится у Мириам. Конверт с чеком тоже на­шелся в моем нагрудном кармане. Мириам спросила:

—   Что случилось? Что ты съел, от чего тебя так скрутило? Все, что подавали, было та­ким свежим.

Мои внутренности были опустошены, но рот, небо, даже нос, ощущали кислый вкус. Уже второй раз меня стошнило на глазах у Мириам, первый был в ту ночь, когда Стенли ворвался к нам с револьвером. Я был не в состоянии что-либо ответить Мириам.

Тем не менее я вспомнил, что надо достать бумажник из заднего кармана, чтобы заплатить за такси. Водитель, настроенный побол­тать, о чем-то спрашивал Мириам на иврите. Я будто оглох. Я слышал его голос, но не мог разобрать слов, которые он произносил с сефардским акцентом. Мириам бойко отвечала ему на иврите. Я дал ей деньги, чтобы рас­платиться, и она сказала, что этого слишком много. Когда мы остановились перед отелем и вылезли из машины, я почувствовал, как у меня снова задрожали колени. Ночной пор­тье, пожилой человек, взглянул на меня и спросил:

—   Что случилось? Плохо себя чувствуете?

В гостинице не было лифта, и Мириам повела меня наверх по лестнице. Пока мы поднимались, я впервые в жизни почувствовал боль в ногах (на которую часто жалу­ются старики), как будто произошла заку­порка вен.

Мириам помогла мне раздеться и обтерла мое тело губкой с холодной водой. Она суетилась вокруг меня, как преданная жена, и я начал думать, что останусь с ней. Какой бы она ни была раньше — для меня безразлично. Кто я такой, чтобы судить жертв Гитлера? Кро­ме того, я слышал, что среди капо попадались опустившиеся люди, которые, тем не менее, по­могали заключенным в лагерях. Единственное, чего они хотели, это спасти собственную жизнь. Меня переполняла жалость к этой мо­лодой женщине, которая в свои двадцать семь лет пережила так много горького и как еврейка, и как женщина, и вообще как пред­ставитель рода человеческого. Мириам на­шла мою пижаму и помогла мне надеть ее. Потом укутала меня в постели. Чуть позже она спросила:

—   Можно мне остаться с тобой?

—   Да, милая.

Она пошла в свой номер и оставалась там довольно долго. Я без сил лежал на кровати. Мои ноги оставались такими ледяными, как будто холод шел изнутри. Я уже начал задремывать, когда услышал, как открывается дверь. Мириам легла ко мне, и ее тело тоже было холодным. Очевидно, она вымылась холодной водой. Она обняла меня, и по моему позвоночнику пробежала дрожь от прикосновения ее холодных пальцев.

—   Подожди, я накрою тебя вторым одеялом.

Мириам завозилась с другой постелью. Я услышал, как она бормочет:

—   В этих отелях так плотно натягивают одеяла вокруг матрасов, что надо быть Геркулесом, чтобы вытащить их.

Она справилась со вторым одеялом, но от этого мне не стало намного теплее. Еврей во мне припомнил стих из Библии: «Когда царь Давид состарился и вошел в преклонные ле­та, то покрывали его одеждами, но не мог он согреться».[192] Каким-то образом я умудрился заснуть, и даже во сне чувствовал холод.