Мешуга

—     Прошу вас, не сердитесь на меня. То, что я хочу рассказать, вам не будет приятно услышать, но я чувствую, что моя обязан­ность сказать это награжденному еврейскому писателю.

Я понял, что эта женщина знает о поведе­нии Мириам, ее безнравственном образе жизни, возможно, даже о ее делах на арий­ской стороне. Я сказал:

—    Да, я понимаю, но хочу вам заметить, что мы не можем судить тех, кто прошел че­рез Катастрофу. Я имею в виду, что не могу судить. Вы, вероятно, тоже жертва Гитлера.

—    Да, я прошла через этот ад, через все это.

—   Так и Мириам.

—   Я знаю, но...

Женщина остановилась. Она открыла сумочку, достала носовой платок и вытерла глаза.

—    То, что сделали с нами эти убийцы, когда-нибудь рассудит Бог. Но те, кто помогал убийцам и служил им, — для них у меня нет ничего, кроме презрения.

—   Что вы имеете в виду?

—   Мириам была одной из их

Она как будто выплюнула эти слова. Ее лицо перекосил спазм. Во мне все застыло.

—   Где? Когда?

—   Вы должны меня выслушать.

—   Да, да.

У меня так пересохло горло, что я с тру­дом произносил слова. Женщина сказала:

—   Не волнуйтесь. Я не собираюсь рассказывать вам все, что вынесла от рук нацистов. Меня переводили из одного лагеря в другой. Я была швеей, и только это сохранило мне жизнь. Я чинила их форму, шила для них бе­лье — для офицеров, не для солдат. Вся исто­рия никогда не будет рассказана. Наши беженцы написали массу книг, я читала почти все из них. То, что они рассказывают, правда. Но настоящая правда — та, которую не мо­жет передать перо. Для меня, в любом случае, это уже слишком поздно. Прежде чем я опи­сала бы все, что произошло со мной, — если бы я смогла, — я бы умерла.

—   Вы не должны говорить так!

—   Я хочу, чтобы вы знали: то, что я сейчас делаю, я делаю с тяжелым сердцем. Я не мо­гу сказать точно, каким образом в конце со­рок четвертого года я оказалась в Риге. Нас таскали с одного места на другое, пока я не попала в Ригу вместе с сотнями других бедо­лаг. У некоторых из нас еще сохранились ос­татки сил, у других конец уже был близок. В один из дней нас погрузили на судно, в трю­мы, набив, как селедки в бочку, и отправили в Штутгоф. О том, что это был Штутгоф, мы узнали только потому, что некоторым из нас позволили выйти на палубу и увидеть белый свет. Затем они переправили нас в Марбург, который должен был стать нашей последней остановкой. В то время было уже ясно, что нацисты проиграли войну. Но будем ли мы живы, дождемся ли освобождения, остава­лось под вопросом. В окрестностях Штутгофа мы видели горы детской обуви, одежды, самых разных предметов. Сами дети погибли в газовых камерах и были сожжены, а ма­ленькие принадлежности их одежды лежали в кучах. Ну, а теперь о том, что я хочу рас­сказать вам, потому что чувствую себя обя­занной сделать это. Мириам разгуливала по Штутгофу с плеткой, которую разрешалось носить только капо. Я видела ее так же ясно, как я вижу сейчас вас. Это все, что мне хоте­лось сказать. Я уверена, что вы знаете — ев­рейская девушка не могла стать капо за доб­рые дела. Хлыст предназначался для того, чтобы его использовали. Им били еврейских девушек за малейшие провинности, за про­медление при выходе на работу, за попытку украсть картофелину, за прочие мелкие про­винности. Некоторые капо даже помогали нацистам затаскивать детей в газовые каме­ры. Ну вот, это то, что я хотела рассказать вам. Как это говорится? — «Факты говорят за себя сами».

Я долго сидел молча. Потом спросил:

—   Вы уверены, что это была Мириам?

—    От этого никуда не денешься. Она ча­сто бывала у нас дома. Я узнала бы ее за милю.

—   Она вас видела? — спросил я.

—   Нет, я уверена, что не видела. А даже если бы и увидела, она бы меня не узнала. Мы, как говорят, приближались к концу, группа скелетов. Нет, она не видела меня — я имею в виду, не узнала.

Я поблагодарил женщину и твердо пообе­щал ей ничего не рассказывать Мириам. И вдруг, в тот момент, когда я поднялся, что­бы пожать ей руку, появилась Мириам. Жен­щина побледнела и поспешно вырвала руку. Она покачнулась и открыла рот, но не про­изнесла ни звука.

Мириам спросила меня:

—   Где ты был все это время? Я тебя искала.

—   Я ухожу. Спокойной ночи, — сказала женщина дрогнувшим голосом.

—   Доброй ночи, и еще раз — благодарю вас.

—   Кто эта женщина? Чего она хотела? — спросила Мириам.

—   Учительница. Ей нужен был совет.

—   Ты и здесь раздаешь советы? Макс и Прива ушли домой вместе с Цловой. Преж­де, чем мы пойдем, расскажи мне, чего хоте­ла эта женщина?

—   А, вечная история — муж, дети.

—   Она показалась мне знакомой. Почему ты так взволнован? Она сказала что-то, расстроившее тебя?

—   Вечные семейные трагедии.

—   Пойдем.

И Мириам взяла меня под руку.