Мешуга

—   Кроме всего прочего, вы сегодня наш почетный гость! — воскликнул Трейбитчер.

—   Он хочет показать нам, какой он скром­ный, — сказала Стефа, и по ее голосу я по­нял, что она тоже слегка пьяна. Мириам дер­жала в руке бокал с вином, и ее глаза сияли блаженством опьянения.

Хаим Джоел Трейбитчер взял меня за ру­ку и повел по дому. Комнаты были уже не так переполнены, как раньше. Вечер был теплый, и поэтому буфет и столы с напитками вынесли из дома. При доме был огромный сад. Мириам вручила мне тарелку с едой и даже нашла для меня стул. Фонари у дверей дома отбрасывали волшебный свет на дере­вья, траву и лица гостей. Воздух был насыщен одновременно ароматами осени и весны. Ка­залось, мы были уже не в Тель-Авиве, а при дворе королей где-то в Индии, Персии или в глубине Африки. Это напомнило мне коро­левский двор в Шушане, где король Ахашверош пировал со своими придворными, ми­нистрами и рабами. В опьянении он решил продемонстрировать красоту своей жены Астинь,[189] которая развлекалась неподалеку вмес­те с наложницами царя под присмотром евну­хов. Я ел, пил сладкое вино, которое принесла мне Мириам; гости — и мужчины и женщины — подходили, чтобы приветствовать меня. Они уверяли меня, что читают все, что я пишу. Две из моих книг были переведены на иврит; мои рассказы печатались на идише и на иври­те в журналах, а некоторые даже в ежеднев­ных газетах. Тель-Авив это не Нью-Йорк, где писатель может прожить всю жизнь, опубликовать множество книг и остаться неизвест­ным. Здесь люди читали все и были в курсе всего происходящего.

В тот вечер, впервые в жизни, я испытал вкус славы. Когда мое имя было названо, меня посадили за стол среди знаменитостей. Хаим Джоел вручил мне свиток, написанный и разрисованный на пергаменте, и конверт с чеком. Он коротко рассказал обо мне на идише. Затем кто-то другой рассказал о моих трудах на иврите. Мириам, Стефа и будущая супруга Хаима Джоела расцеловали меня в щеки. Я понемногу пьянел. Тем не менее, я ухитрился поблагодарить Хаима Джоела и его гостей и сказать несколько слов о судьбе евреев и языка идиш, слов, которые вызвали аплодисменты. Я также не забыл упомянуть о своей дружбе с Максом и Мириам, женщиной, которая писала диссертацию о моем творчест­ве в американском университете. Впервые в своей жизни я говорил перед широкой пуб­ликой.

После вручения премии гости разделились на небольшие группы. Я слышал, как обсуждались уже ставшие привычными вопросы: «Кто такой еврей? Какова роль евреев диа­споры теперь, когда уже создано государст­во Израиль?» Профессор польского проис­хождения жаловался на то, что немецкие евреи захватили полный контроль над иерусалимским университетом и не допускают в число студентов выходцев из Польши или России. Обсуждалась также ситуация в текущей политике. Каким бы малым ни было количество евреев в Эрец-Исраэль — треть от числа проживающих в Америке, — они уже разбились на множество политических пар­тий — левых наполовину, левых на три чет­верти, даже коммунистических. Хотя Россия проголосовала в Организации Объединен­ных Наций за создание государства Изра­иль, Хрущев уже начал склоняться на сторону Египта, Сирии, Иордании, даже палестин­ских террористов. Крошечное государство было со всех сторон окружено врагами. Бе­лобородый рабби, чье лицо тем не менее вы­глядело молодо, рассуждал перед несколь­кими юношами в ермолках:

—    Вся идея Земли Обетованной держится на Библии, на наших священных книгах. Но когда вера во Всемогущего и в Провидение угасает — то к чему им евреи, и почему Эрец-Исраэль должен быть еврейской стра­ной? Они могли с таким же успехом выбрать Уганду или Суринам. Наша всесветность не представляет собой ничего, кроме глупости и невежества. Рабби Кук был прав, когда сказал...

Я прислушался, чтобы услышать, что ска­зал раввин Кук, но кто-то тихо потянул меня за руку. Это была маленькая полная женщина средних лет с черными глазами. Еще до того как она открыла рот, я понял, что она еврей­ка из Польши и жертва Гитлера. Она сказала на идише:

—   Простите, что беспокою вас. Я ваша читательница... Мне надо поговорить с вами об одном деле, но только не на ходу. Не могли бы мы где-нибудь присесть и поговорить?

—   Пойдемте, поищем место.

Комнаты постепенно пустели. Мы нашли свободную от гостей комнату и сели в углу.

—   Дело, которое я хочу обсудить с вами, очень, очень важное, — сказала она. — Я весь вечер колебалась, подойти к вам или нет. Я кузина жены Хаима Джоела, Матильды, пусть она покоится в мире. Моя дочь училась в гимназии в Варшаве с Мириам Залкинд. Моей дочери, к несчастью, больше нет среди жи­вых. Мириам сейчас не узнает меня — да и как бы она смогла? В то время я была сравни­тельно молода, а теперь и не молода, и не хороша. Я только недавно вышла из больни­цы после серьезной операции.

—    Как вас зовут? Мириам будет рада услышать о вас.

—    Я не хочу, чтобы она слышала обо мне. Будет лучше, если она не узнает меня.

Женщина покачала головой. С дрожью в голосе она сказала: