Мешуга

—         Идем, мы отвезем его в больницу. Он писатель?

—   Нет.

—   Как его зовут?

—   Макс Абердам.

Миша сердито выпучил черные глаза.

—         Макс Абердам в Нью-Йорке? Здесь, в гостинице?

—  Ты его знаешь?

—         Он взял у Фрейдл пять тысяч долларов и удрал к большевикам в Польшу.

—         Я не подозревал, что ты его знаешь, — заикнулся я.

—         Хотел бы не знать. Он стащил у Фрейдл деньги, отложенные на черный день.

—   Миша, человек смертельно болен!

Мы вошли в вестибюль отеля. Клерк, дремавший за стойкой, открыл заспанные глаза:

—   Да?

—         В каком номере Макс Абердам? — спросил Миша Будник.

—         В каком бы ни был, среди ночи вас к не­му не пустят.

Клерк цедил слова сквозь зубы.

—         Макс Абердам болен. У него сердечный приступ! — повысил голос Миша.

—   Насколько мне известно, здесь ни у ко­го не было никакого приступа. — Клерк от­крыл огромную книгу, поискал в ней и ска­зал: — Здесь нет никого с таким именем.

В этот момент я вспомнил, что Макс Абердам зарегистрировался в гостинице под дру­гим именем. Он сказал мне под каким, но я забыл его.

Миша Будник уставился на меня.

—   Послушай, я ничего не понимаю, — сказал он. — Ты что, шутишь?

—   Возможно, это и похоже на шутку, но, к несчастью, это правда.

—  Макс Абердам здесь?

—   Да. Он заболел за границей и прилетел сюда к врачу.

—   Для него опасно появляться здесь. Его жертвы разорвут его на куски. Они проклинают его тысячу раз на день. С тех пор как я знаю Фрейдл, она впервые заплакала. Пять тысяч долларов для нас немалое дело.

—   Вор — не Макс.

—   Смотри, целый ад вырвется наружу. Надо быть бессердечным человеком, чтобы лишить жертв нацизма их денег.

Клерк подал голос. По сердитому выражению его лица и по тому, что он показал на дверь, было понятно, что он хочет, чтобы мы ушли. Я дал Мише знак, чтобы он не уходил, и вновь обратился к клерку.

—   Извините, — сказал я, — но молодая леди сняла для меня номер этой ночью. Человек, который болен, наш друг, и мы хотим быть с ним.

Клерк пожал плечами.

—   Как зовут юную леди? А вас?

—   Молодая леди, небольшого роста. Ее имя Мириам Залкинд.

—   Залкинд? Здесь никого нет под таким именем, — сказал клерк.

Миша Будник подошел к стойке.

—   Мистер, — сказал он, — этот человек писатель. Он пришел сюда не для того, чтобы врать.

—   Вам, вероятно, нужен другой отель. Вам следует уйти, иначе я буду вынужден вызвать полицию.

Мы вышли, и я снова и снова пытался вспом­нить фамилию, которую мне назвал Макс, но в мыслях не появлялось даже намека на нее. Ми­ша сказал:

—   Ладно, завтра все выяснится. Юная ле­ди позвонит тебе домой или на работу. А что насчет ляпсуса в тексте твоего романа? не все понял.

Я снова как смог объяснил проблему с набором, и Миша сказал:

—   Если хочешь, я подброшу тебя в газету.

—   Только если ты позволишь мне заплатить, как обычному пассажиру.

—   Ты спятил? Садись!

Такси помчалось на Ист-Бродвей. Мы вылезли, вход в «Форвард» оказался открытым. Лифтер помнил меня еще с тридцатых годов, когда у меня было обыкновение сда­вать статьи поздно ночью, чтобы избегать встреч с постоянными сотрудниками газеты, которые получали полное жалованье и были членами профсоюза. Мы с Мишей поднялись на десятый этаж. Наборный цех был открыт и освещался единственной лампочкой. Рама с набором готовой к публикации части моего романа была на столе, а на ней лежалаброшенная за ненадобностью корректура. Я убрал раздел, в котором была ошибка, — к счастью, он оказался в конце — и бросил его мусорный ящик. Я перечеркнул его в кор­ректуре, отметив на полях, что его следует убрать и попросить печатника заполнить пропуск. Слава Богу, в последний момент не­возможное стало свершившимся фактом.

На обратном пути я попросил Мишу во имя нашей долгой дружбы держать присут­ствие Макса в Нью-Йорке в тайне. В конце концов, после долгого спора и ругани, Миша согласился. Миша Будник, в самом деле, был моим самым старым другом. Он знал меня с тех пор, когда у меня были рыжие пейсы и я носил вельветовую шляпу, кхалет. Его же­на, Фрейдл (это она превратила Мишу в анархиста), была моей тайной любовницей. Фрейдл и Миша верили в свободную любовь и считали институт брака устаревшим и лицемерным. Фрейдл отказалась регистрироваться у раввина. Они получили граждан­ское свидетельство о браке в Кракове, и то только потому, что без него они не смогли бы въехать в Америку. Свои письма ко мне Фрейдл подписывала девичьей фамилией Фрейдл Зильберштейн. В этом смысле она перещеголяла даже известную феминистку Эмму Голдман.

И тут я вспомнил фамилию, под которой Макс зарегистрировался в гостинице, — Зигмунд Клейн.

В девять утра я позвонил Зигмунду Клей­ну, и ответила Мириам. Услышав мой голос, она вскрикнула:

—   Это ты? Ты жив? Я собиралась сообщить в полицию, что ты пропал среди ночи. Что с тобой случилось?