Мешуга

—   Отцу приятно слышать такую высокую оценку своей дочери. Но я уже говорил вам, что эмигрантский Нью-Йорк — это малень­кое еврейское и сплетни его глав­ное занятие. Согласно им, у Мириам два любовника, Макс Абердам и вы. Я не могу этому поверить. Зачем ей старика? Простите, что я так говорю. Мне самому уже больше пятидесяти. Но для девушки в возра­сте Мириам вы отнюдь не юноша. Если то, что я сказал вам сейчас, правда, то это абсо­лютное безумие.

—   Это неправда.

—   И вдобавок, у нее есть муж. Конечно, она не живет с ним, но пока он не хочет с ней разводиться. Очевидно, он как сумасшедший влюблен в нее, но он шляется повсюду с револьвером и признался кому-то по секрету, что готов убить нас всех — ее, меня, Макса и, кто знает, кого еще? Я проинформировал полицию о его угрозах. Зачем человеку с вашим интеллектом быть замешанным в этих интри­гах и скандалах?

—   Мы познакомились с Мириам, когда она прочла мне часть своей диссертации обо мне, — сказал я, с трудом произнося слова, так у меня пересохло во рту.

—   Это я, конечно, могу понять, но прове­сти с ней ночь — кое-что иное. Мне опреде­ленно известно, что вы провели ночь в ее квартире. Один из жильцов ее дома, мой клиент, видел, как вы выходили из дома в пять часов утра. Когда он рассказал мне то, что он видел, это было как пощечина. Я хочу быть с вами совершенно откровенным. Если ваши с Мириам отношения серьезны, и вы оба пришли к определенному взаимопони­манию, то никто не был бы более счастлив, чем я. Правда, евреи не делают своих писате­лей богатыми, но я вижу, что вы уже появля­етесь на английском. Вы происходите из хо­рошей семьи, и это было бы честью для всех нас. Моя собственная жизнь не дает мне пра­ва поучать вас, но отец есть отец. Зайдем, выпьем по чашечке кофе. Каков бы ни был ваш ответ, мы останемся друзьями. Вот и ре­сторан!

Мы сели за столик, и официант принес нам лимонад и булочки. Любопытно, но, когда я непроизвольно назвал его Максом, Моррис Залкинд улыбнулся.

—   Я Моррис, а не Макс. Понятно, что он способен обманывать женщин, даже мою дочь. Но чтобы он сумел окрутить вас — мне трудно поверить.

—   У него есть обаяние.

—   В чем его обаяние — в лести, угодливости?

—   Можете назвать это и так. У него та­лант говорить нечто приятное любому чело­веку.

—   И потом выманивать у него деньги?

—   Он никогда не надувал меня, равно как и вашу дочь.

—   Вот тут вы ошибаетесь. Я дал моей дочери пять тысяч долларов, а он купил для нее акции на имя своего нечестного агента, который теперь мертв. Мириам никогда не уви­дит из них ни цента.

—   Я не знал об этом.

—   Вы еще многого не знаете.

Мы долго разговаривали. Моррис Залкинд сказал:

—   Теперь не принято давать приданое, особенно в Америке. Но поскольку Мири­ам — моя единственная дочь, я готов дать хо­рошее приданое, не меньше двадцати тысяч долларов. В самом деле, все, что мне принад­лежит, ее. Я даже готов подарить вам дом, чтобы вы могли спокойно заниматься лите­ратурным трудом. Дайте мне ответ, ясный и честный.

Я почувствовал, как мою шею и голову обдало жаром, а губы произнесли словно сами по себе:

—   Это зависит от нее. Если она согласна, так и будет.

—   Это серьезно? — спросил Моррис Залкинд.

—   Да, серьезно.

—   Что же, это для меня исторический день. Она согласится, согласится. Мириам вас обожает. Мы вырвем развод из Стенли — не мытьем, так катаньем.

—   Я слышал, вы сейчас живете с художницей, — сказал я.

—   Да, да, да. Линда. Она подписывается Линда Мак Брайд — фамилия ее мужа была Мак Брайд, — но она еврейка из Галиции. Одному быть плохо. У нашего народа есть поговорка: «Одинокий — это никто». Я вам правду скажу. Я не понимаю ее стихов. Она также пишет картины, и я не понимаю ее картин. Да, мы живем вместе, Линда и я. Но разводиться с моей женой и жениться на Линде — этого делать я не собираюсь. Ешь­те, не оставляйте на тарелке.

—   Спасибо. Я не могу есть так много.

—   Может быть, вы хотите посмотреть Си Гейт? Ведь вы как-то жили там.

—   Откуда вы узнали?

—   От вас. Вы пишете об этом, а потом забываете. Но мы, читатели, помним. Офи­циант!

Моррис Залкинд рассчитался с официан­том. Я хотел заплатить за себя, но Залкинд не пожелал об этом даже слышать. Мы снова сели в машину. Я сказал ему, что хотел бы разыскать дом, в котором я когда-то жил. Дом, в котором снимали комнаты еврейские журналисты и писатели, которых я знал, был снесен. На его месте стоял отель. Но мне хотелось посмотреть, существует ли еще здание с двумя деревянными колоннами у входа, в котором жил мой брат. Однако ока­залось, что оно тоже было снесено.

Мы пешком направились к морю, и Моррис Залкинд внезапно взял меня за руку. Отечес­кое тепло струилось из его руки, и чувство, похожее на любовь, пробуждалось во мне по отношению к человеку, который хотел отдать мне в жены свою дочь. На меня это произвело впечатление еще потому, что сам он был по­хож на Макса (не физически, конечно, а ду­ховно). Мы стояли у парапета, и Моррис Зал­кинд сказал: