Мешуга

Я снова закрыл глаза, и мне показалось, будто Мириам прошептала мне несколько слов, но я не разобрал их смысла. Вдруг она испустила приглушенный вопль, Я тотчас про­снулся, пронзенный смертельным ужасом. Кто-то копошился у наружной двери, пытаясь взломать ее. Мириам перекатилась, едва не упав с кровати. Вор или грабитель, или кто-то еще, ухитрился войти в квартиру. Внезапно в прихожей загорелся верхний свет, и я увидел молодого человека, невысокого и коренасто­го, с длинными волосами и черной бородой. На нем были розовая рубашка и грязные брю­ки. В правой руке он держал револьвер, а в ле­вой небольшую сумку. Это напомнило мне сцену из второсортного фильма, хотя я пони­мал, что мой конец может быть близок. Я чуть успокоился, но потом снова насторожился, Мириам, совершенно голая, сделала движе­ние, как будто собираясь ударить мужчину, но остановилась.

—   Стенли! — воскликнула она.

—   Да, это я, — сказал молодой человек. — Пожалуйста, постарайся не вопить и не де­лать глупостей.

Я сел в кровати, тоже голый, наблюдая эту сцену без страха, который должен бы был охватить меня, и даже с любопытством. Я знал, что Стенли был законным мужем Мириам. Она уже рассказывала о нем — о его сексу­альных затруднениях, его слезливой сентиментальности.

—   Кто это, твой новейший любовник? — и он показал револьвером на меня.

Мириам оглянулась вокруг, ища чего-нибудь, чтобы прикрыться. Но ночная рубашка лежала далеко от нее, а я не осмеливался подать ее ей. Она спросила:

—   Чего ты хочешь?

—   Тебя.

—   Ты видишь, что у меня уже кое-кто есть.

—   Покончила с Максом? — спросил Стенли.

—   Нет, — ответила Мириам.

—   Эй, ты, — Стенли повернулся ко мне. — Если хочешь прожить еще несколько лет, лучше проваливай отсюда. Иначе тебя вынесут.

Только теперь я заметил, что Стенли гово­рил с акцентом. Так, как будто переводил слова с другого языка. Был это идиш? Поль­ский? Немецкий? Я спросил:

—   Могу я одеться?

—   Да. Бери свои тряпки и иди в ванную. Не вздумай звать помощь, иначе я...

—   Минуту.

—   Хватай свои вещи и убирайся. Быстро!

Я опустил ноги на пол, и они чуть не подогнулись подо мной. Колени ударились о ра­диатор. Пиджак, брюки и рубашка висели на стуле, который стоял между кроватью и ванной. Глаза как будто ослепли. Где я оставил туфли, носки, шляпу? Когда я схватил пид­жак, мои очки для чтения, ключи и пачка лежавших в кармане банкнот упали на пол. Я двинулся к ванной, и тут Мириам спроси­ла на идише:

—   Ты что-то уронил? Я слышала, ключи стукнули об пол.

В ее голосе не было ни малейшей нотки страха.

Я ответил:

—   Ничего сколько-нибудь важного.

—   Вы говорите на идише? — спросил Стенли.

—   Да, я из Польши.

—   Из Польши, а? Подождите. Думаю, что я знаю, кто вы, — сказал Стенли. — Вы писа­тель, пишущий на идише. Я видел вашу фото­графию. Как вас зовут?

Я сказал ему свое имя.

—   Я вас знаю, знаю. Я читал вашу книгу. На английском, не на идише. — Он обернул­ся к Мириам. — Не двигайся! Стой на месте!

—   Я стою, стою, ты, идиот!

—   Мистер Стенли, — сказал я. — Мне известно ваше положение, и я могу понять ваши чувства. Но не надо направлять на нас ору­жие. Мы не пытаемся оказать никакого сопротивления. Я немолодой человек, мне скоро пятьдесят. Кроме того, мы все евреи, — я гово­рил, стыдясь собственных слов.

—   Да? Вы, может быть, еврей, но она ху­же, чем любая нацистка, — ответил Стен­ли. — Что вы за еврей, если водитесь с опус­тившейся потаскухой? — повысил голос Стенли.

—    Стенли, не валяй дурака. Положи револьвер, — сказала Мириам.

—   Я буду делать то, что мне нравится, а не то, что ты говоришь. Стой там, где стоишь, или сдохнешь. Что случилось с Максом? Ты с ним покончила?

—   Нет, не покончила, — сказала Мириам.

—   Я пришел, чтобы положить конец либо твоей вонючей жизни, либо своей, — сказал Стенли. — Я не стану убивать этого челове­ка, — показывая на меня, — но ты, ты гряз­ная б...дь, скоро ты будешь мертва. Мистер — как ваша фамилия? — Грейдингер, я думаю, вам следует знать, что вы связались с б...дью. Она была шлюхой еще в пятнадцать, она сама мне это рассказывала. В тридцать девятом году, когда ее родители уехали в Россию, она от­казалась поехать с ними потому, что была лю­бовницей сутенера. Позже он переправил ее на «арийскую» сторону и отдал в публичный дом, в бордель. Правда это или нет?

Мириам не ответила.

—   Могу я воспользоваться ванной комнатой? — спросил я.

—   Подождите. Пусть ответит на мой вопрос. Правда это или нет? Она сама мне это рассказывала. Отвечай, или тебе конец!

—   Это неправда, — ответила Мириам.

—   Ты сама мне это рассказывала, своим грязным ртом. Ее клиентами были нацисты, убийцы евреев. Они приносили ей подарки, которые снимали с убитых еврейских девушек. Я вру? Отвечай, или это будет твоей по­следней минутой!

—   Я не хотела умереть в шестнадцать лет.

— Ты могла перейти мост со своими родителями вместо того, чтобы оставаться с сутенером. В Германии, в лагере, ты была любовницей немца. И здесь, в колледже, ты делала то же самое со своими профессора­ми. Я говорю правду?