Мешуга

—   Одевайся быстро и уходи. Но запомни: если ты скажешь хоть слово полиции или да­же старому идиоту, Максу, то заплатишь за это жизнью. Я знаю, где твоя редакция.

—   Я никому не скажу.

—   Не скажешь ради собственного спасе­ния. Моя жизнь для меня ничего не стоит.

Мне хотелось спросить его, что будет с Мириам, но я не сделал этого. Потом я услышал себя, говорящего Стенли:

—   Я уверен, что вы с ней помиритесь, — и меня снова охватил стыд. Горло у меня пересохло так, что я с трудом выговаривал слова.

—   Помиримся, да? Я относился к ней честно. Я не заставлял ее выходить за меня замуж. Она гонялась за мной, а не я. Разве это не правда, Мириам?

—   Слишком поздно обсуждать это.

—   Это никогда не поздно. Раз ты затащи­ла его в свою постель и рассказала ему, я полагаю, какая ты хорошая и какой я дьявол, и как сильно ты его любишь, и какой предан­ной женой ты будешь. Он имеет право знать правду.

—   Никто ни за кем не гонялся.

—  Ты за мной гонялась. Я совсем не торопился жениться. Я уже понял, что ты не бы­ла непорочной девственницей, ха-ха. Но ты потребовала, чтобы мы отправились в Сити Холл[85] и официально зарегистрировались. Правда это или нет?

—   Пусть будет правда. Меня больше ни­чего не задевает, — сказала Мириам, запи­наясь.

—   Все правда. Этот человек писатель, еврейский писатель. На суперобложке книги говорилось, что он сын раввина. Ему следует знать, что ты собой представляешь и с кем он связался.

—   Он уже все знает.

—   Нет, не все. Даже я не знаю всего. Сто­ит мне встретить кого-нибудь, кто знал тебя, я узнаю о новых любовниках, новых приключениях, новой лжи.

—   Я тебе с самого начала рассказала всю правду.

—   Наденьте галстук, — сказал мне Стен­ли. — Прежде чем вы уйдете, я хочу задать вам вопрос. Это правда, что вы верите в Бога?

—   Я верю в Его мудрость, но не в Его милосердие.

—   Что вы под этим понимаете?

—   Каждый может увидеть Его муд­рость — называть ли это Господом или При­родой. Но как можно поверить в Его мило­сердие после Гитлера?

—   Бог это дьявол?

—   По крайней мере, по отношению к животным и людям.

—   Как вы можете жить с такой верой?

—   Действительно, не могу.

—   Мне бы хотелось поговорить с вами как-нибудь, но не сейчас.

—    Стенли, могу я кое-что сказать? — спросила Мириам.

—    Молчи! Я тебя снова предупреждаю: если скажешь еще слово, будешь иметь неприятности.

—   Даю тебе священный зарок больше не разговаривать.

—    Ладно, идите, — сказал мне Стенли. — Если прочтете в газетах, что мы оба мертвы, то будете знать почему.

—   Не делайте этого. Если она такая, как вы говорите, она не стоит того, чтобы умереть.

—   А кто стоит того, чтобы умереть? Прощайте.

Я открыл дверь в коридор, и Мириам что-то сказала мне вслед, но я не расслышал, что именно. В тусклом свете ночной лампы было видно, что дверь на лестницу не заперта. Коридор был пропитан теплотой середины ночи, остатками ночного покоя, застоявшимися за­пахами мусора, нерассеявшейся газовой копоти, спящих тел. Я начал спускаться вниз с опаской, как полуслепой. Я спас свою жизнь, но оставил Мириам в руках убийцы. И снова я услышал хриплое предупреждение отца: «Ты окончательно возненавидишь это и совер­шенно отвергнешь это...».

И что-то в моей голове добавило: «Этот мир и тот свет это один и тот же мир».

уже спустился на половину марша, ког­да что-то остановило меня. Что сказала Ми­риам мне вслед? Попрощалась? Может быть, о чем-то попросила? Она почти выкрикивала слова, но в волнении я не смог восстановить Впрочем, что это может изменить? Меж­ду нами все кончено. Я чувствовал горечь во рту — в деснах, в горле — в кишечнике, в гла­ Голая лампочка отбрасывала тени на по­темневший потолок. Я услышал шаги, и вско­ре появился рабочий, тащивший наверх огромный жестяной бачок для мусора и мет­лу. На какое-то мгновение он уставился на меня, вероятно, раздумывая, надо ли спро­сить, что я тут делаю. Потом продолжил подъем под аккомпанемент стука бачка и крышки. Если Стенли убьет Мириам и сбе­жит, этот человек засвидетельствует в поли­ции, что видел меня на лестнице. Я окажусь под подозрением в причастности к убийству. Что-то во мне расхохоталось. Я стал кучкой мусора, выброшенной ночью и выметенной днем. Я прислонился к стене, чтобы не упасть.

По моим расчетам я уже спустился на первый этаж и сделал попытку открыть дверь в вестибюль, но она была заперта. В ногах не было сил, и мне пришлось сесть. Что я скажу полиции, если меня арестуют? Я дал слово Стенли ничего не рассказывать. Воздух попахивал углем, гнилью, другими резкими под­земными запахами. Только теперь я заметил, что стены были из красного кирпича и запачканы сажей. Я спустился слишком глубоко. Надо собраться с силами и под­няться. ушах опять начали вертеться слова Стенли — любовница нееврея, сводника... он отдал ее в бордель... ее клиентами были нацисты, убийцы евреев... Они прино­сили ей подарки, которые срывали с убитых еврейских девушек...