Марсианские хроники

The fire rushed back into every closet and felt of the clothes hung there.	Потом огонь метнулся назад и обошел все чуланы, щупая висящую там одежду.
The house shuddered, oak bone on bone, its bared skeleton cringing from the heat, its wire, its nerves revealed as if a surgeon had torn the skin off to let the red veins and capillaries quiver in the scalded air.	Дом содрогнулся, стуча дубовыми костями, его оголенный скелет корчился от жара, сеть проводов - его нервы - обнажилась, словно некий хирург содрал с него кожу, чтобы красные вены и капилляры трепетали в раскаленном воздухе.
Help, help!	Караул, караул!
Fire!	Пожар!
Run, run!	Бегите, спасайтесь!
Heat snapped mirrors like the brittle winter ice.	Огонь крошил зеркала, как хрупкий зимний лед.
And the voices wailed Fire, fire, run, run, like a tragic nursery rhyme, a dozen voices, high, low, like children dying in a forest, alone, alone.	А голоса причитали: "Пожар, пожар, бегите, спасайтесь!" Словно печальная детская песенка, которую в двенадцать голосов, кто громче, кто тише, пели умирающие дети, брошенные в глухом лесу.
And the voices fading as the wires popped their sheathings like hot chestnuts.	Но голоса умолкали один за другим по мере того, как лопалась, подобно жареным каштанам, изоляция на проводах.
One, two, three, four, five voices died.	Два, три, четыре, пять голосов заглохли.
In the nursery the jungle burned.	В детской комнате пламя объяло джунгли.
Blue lions roared, purple giraffes bounded off.	Рычали голубые львы, скакали пурпурные жирафы.
The panthers ran in cirdes, changing color, and ten million animals, running before the fire, vanished off toward a distant steaming river...	Пантеры метались по кругу, поминутно меняя окраску; десять миллионов животных, спасаясь от огня, бежали к кипящей реке вдали...
Ten more voices died.	Еще десять голосов умерли.
In the last instant under the fire avalanche, other choruses, oblivious, could be heard announcing the time, playing music, cutting the lawn by remote-control mower, or setting an umbrella frantically out and in the slamming and opening front door, a thousand things happening, like a clock shop when each clock strikes the hour insanely before or after the other, a scene of maniac confusion, yet unity; singing, screaming, a few last cleaning mice darting bravely out to carry the horrid ashes away!	В последний миг сквозь гул огневой лавины можно было различить хор других, сбитых с толку голосов, еще объявлялось время, играла музыка, метались по газону телеуправляемые косилки, обезумевший зонт прыгал взад-вперед через порог наружной двери, которая непрерывно то затворялась, то отворялась, - одновременно происходила тысяча вещей, как в часовой мастерской, когда множество часов вразнобой лихорадочно отбивают время: то был безумный хаос, спаянный в некое единство; песни, крики, и последние мыши-мусорщики храбро выскакивали из нор - расчистить, убрать этот ужасный, отвратительный пепел!
And one voice, with sublime disregard for the situation, read poetry aloud in the fiery study, until all the film spools burned, until all the wires withered and the circuits cracked.	А один голос с полнейшим пренебрежением к происходящему декламировал стихи в пылающем кабинете, пока не сгорели все пленки, не расплавились провода, не рассыпались все схемы.
The fire burst the house and let it slam flat down, puffing out skirts of spark and smoke.	И наконец, пламя взорвало дом, и он рухнул пластом, разметав каскады дыма и искр.