Манускрипт с улицы Русской

— Могло ли наше государство придумать для себя худшее зло, чем уничтожить людей, которые не умеют перед ним фальшивить?.. — сказал сам себе Симеон, не глядя в глаза Арсену, словно чем-то провинился перед ним. — Да что это я опечалился судьбой Одровонжей, будто действительно честный Яцко мог образумить их, сделать добрыми и благородными... Мы всю жизнь ждем апостолов — и напрасно. Надеемся: вот будет князь, вот — король! Они, возвысившись, тут же из людей превращаются в инквизиторов. А чтобы никто не показывал им их настоящих лиц, как это осмелился сделать бедный Яцко Русин, убивают смельчаков, и это насилие над человеческим духом называют наивысшей справедливостью — auto da fe!.. [65]

— Так хорошо говорите, мастер... — сказал Арсен, не глядя в глаза Симеону Владыке. — Так хорошо... И уже душу свою очистили мудрыми и гневными словами, а Яцко умер — без вас. И люди гибнут. А вспыхнет ли искорка такой глубокой мысли в голове смерда, который в отчаянии убивает вилами своего пана, а потом за это погибает на виселице? Да где там, и близко не светит подобное прозрение в его необразованной голове, а погибает, не боится...

— А ты, — скептически посмотрел Симеон на Арсена, — поплакал над останками Яцка и этим купил себе право быть моим судьей? Так легко... И после этого, чтобы заработать на хлеб, идешь играть голым панам?

— Я уже не играю. И Боцул подался в Молдавию. Спитко только.

— О, тогда ты уже совсем смыл грязь со своей совести! — саркастически засмеялся Владыка. — Ты же еретик, мало того, пророк для смердов, которые за свободу идут на плаху. Только они этого не знают. Объяви себя их мессией, и им легче будет умирать... Обманщик, я знаю свою немощь, да уже есмь стар, а ты... Ты вечно проповедуешь непокорность и бунтарство, а твоя Орыся спит рядом с уродом и привыкает к его ласкам, а может, и привыкла уже и, может, плюнула бы теперь на тебя, искалеченная богатством, потому что ты побоялся тогда по замерзшей Стыри подать ей руку, чтобы не отягощать себя, не рисковать собой! Ты и не спрашивал, согласна ли она, ты не пытался догнать ее, — а может, она пошла бы с тобой в гнидавскую церковь? Однако тебя охватил страх, это так легко — зря страдать за любовь, но жертвовать собой, стать за нее на олесские валы — намного тяжелее! Пророк восставших смердов, а скажи: ты вообще любил кого-нибудь, даже эту Орысю?

— Мастер! — крикнул Арсен и тут же стушевался. — Мастер...

Он закрыл руками лицо и выбежал из галереи.

«Кто сказал эти слова — Владыка или они сами отозвались в моем сознании так жестоко и больно?» — стучало молотком в голове.

Не понимая, куда идет, Арсен оказался в конце Русской улицы, возле Босяцкой калитки свернул. Куда идти?.. В Олеско идти, ворваться во двор Давидовича, убить, выкрасть... плевок Орыси вытереть с лица... умереть на валах... Латинская калитка... Кноффель... Какой тесный город... Татарские ворота... Краковское предместье... Краковский жак при Ягеллонском университете, профессорская тога, скоморох, шут... рогатый берет бакалавра... Бляхарская улица, так много людей в ермолках, в кафтанах с желтой нашивкой на груди. ...Dziwna rzecz, ze pan ekzaktor... Армянская... On z zydami woine toczy... Да, может, я за эти деньги сына содержу в Ягеллонском университете!.. Поцелуй меня легонько, гусляр, только не порань сильно. Ты же душу продаешь, а что приобрел — вино и курв? А что приобрел...

Утомленный, тяжело дыша, остановился перед открытыми воротами, сквозь которые виден был небольшой двор, окруженный высокой стеной. Со двора круто вверх ведет скрипучая лестница... Почему я сюда иду, не нужно... Ты русин, а я жидовка Ханка, и мы оба по улицам шатаемся... Я же не хочу, зачем сюда иду?.. А, сын учится там, где учился я... Я вынужден был бросить, потому что у меня не было матери-проститутки... А он еще не бросил?

— Пан музыкант?! — свела черные дуги бровей женщина с похотливым взглядом и следами былой красоты. — Не ожидала. Главный музыкант патрицианской бани — ко мне? Как мило!.. Только я занята... Заходите, заходите, уже давно все сделано, мы пьем армянский нектар, а этот человек, — Ханка показала рукой на черноусого кавказца, — приехал из такого дальнего края, что нам и присниться не может... А какие вина у них!.. Садитесь, садитесь, русинский музыкант, вы тогда так неожиданно исчезли, а я перед вами в долгу... — лепетала взволнованная проститутка: а вдруг кавказец устроит скандал и она потеряет новенького клиента!

— Я, пани, на минутку... — Арсен только теперь понял, что поступил глупо, зайдя сюда: зачем искать успокоения у Ханки? — Я проходил по улице мимо ваших ворот и вспомнил... Вы тогда говорили... Я сам там учился... Ваш сын и сейчас в Ягеллонском?

— Помните? Как мило! Учится, учится мой Шимон, пока мать живет на свете — учится... А я, видите, какая еще работоспособная! — бесстыдно захохотала.