Со стороны Ожидова доносился шум; по дороге, по тропинкам, по полю вереницей с котомками за плечами тянулись женщины и дети в Олеско. Боярин принимал беженцев и с тревогой думал, стоит ли впускать в город всех безоружных из своих владений, ибо с каждым новым человеком уменьшался запас продовольствия. На сегодня защитники города могут прожить в осаде полгода, а замок — год, завтра же, при таком скоплении людей, будет съедено все за один день. Ивашко подозвал к себе Демка из Ожидова и уже спокойно, но решительно приказал:
— Скачи со своей хоругвью в Подлесье к Костасу Жмудскому, у него львиное сердце, это тебе вчера ночью ведьма вставила заячье, и передай ему мой приказ, что назначаю его старшим народного ополчения. Пускай собирает хоругви из Пониковец, Суходола, Подгорок, присоединяет к своим войскам опришковские ватаги и заходит со стороны Вороняков в тыл полякам. Мне ежедневно докладывать о положении дел через гонца... Погляди-ка на горизонт, скоро пойдут дожди. Может, и хорошо, что ты так храбро убежал из Ожидова, пусть там Менжик с Казимиром разбивают лагерь над высохшей Либерцией. Теперь же прочь с моих глаз.
А войска шли и шли... Расползалось стальное, грозное войско, которого до сих пор еще никто не остановил в кровавом походе, да и некому было преградить им путь, ведь Свидригайло сбежал, а Юрша заперся в своем замке, — расползалось грозное войско по полям и перелескам от западных отрогов Вороняков через Ожидов, Юшковичи, Куты — вплоть до Белой горы на востоке.
Черная равнина возле Либерции, на которой во время дождей образовалось множество узких рвов, похожих на ходы, проделанные шашелем в старом дереве, к вечеру запестрела разноцветными знаменами с гербами, белыми шатрами и палатками. Ярко одетые рыцари на конях с заплетенными в косички гривами свободно разъезжали по полю, на котором местами росла ольха; те, что понаглее, подступали к самым валам и, задирая головы, насмешливо посматривали на замок, устремившийся многогранной башней в небо и выглядевший теперь — среди моря чужого войска — игрушкой, которая вот-вот развалится, как только грянет битва.
Казимир Мазовецкий и Менжик из Дибровы не спешили. Городом они овладеют за день, замком за два, надо только хорошо подготовиться. Князья разместились в зеленом шатре на холме возле Кутов, на шпиле их шатра развевался флаг с остроклювым орлом в короне, а воины в это время мастерили туры для осады, которые безнаказанно будут маневрировать по равнине, останавливаясь в самых удобных местах. Эти навесы на колесах покрывали воловьими шкурами, которые не пробивали ядра, на помостах закрепляли пушки, подкатывали к валам тараны.
А Олеско будто вымер. За два дня осады ни город, ни замок не подавали никаких признаков жизни.
Казимир приказал поджечь опустевшие Ожидов, Юшковичи и Куты. Весь день над полем стелился черный дым, но и теперь Олеско молчал, как мертвый, и не мог знать мазовецкий князь, что, глядя на тот пожар, рыдал за валом поляк Войцех Марцинковский, старый шорник, работавший всю жизнь, чтобы построить в Кутах хороший дом для своих детей и внуков. Он смотрел из-за бойницы, как горел белый из нового теса дом на окраине села, и проклинал короля, и род его, и потомство.
Казимир выслал к воротам у арсенала лазутчиков, чтобы узнали, почему так тихо в городе, и те вернулись удивленные: подошли вплотную к железным воротам, но никто их не остановил, кричали — тоже никто не отозвался.
Польские воины жгли костры, варили мясо в котлах, а в каплице Олесского замка ежедневно отправлял богослужение отец Серапион из Плиснеского монастыря и ничего больше не просил у бога — только дождей.
Дождь все-таки пошел на четвертый день осады, в полночь, накануне штурма. Воздух, насыщенный дымом, будто не выдержал его тяжести, начался мелкий дождь с туманом, превратившийся в ливень, косыми струями поливал он землю, и не видно было ему конца — начались затяжные летние дожди, которые в мирное время проклинали олесчане.
Ивашко пал на колени перед образом Нерукотворного Спаса и горячо молился.
К утру Либерция зловеще набухла черной, торфянистого цвета водой; стало топким недавно твердое, как сталь, поле, и на нем застряли по оси колеса осадных башен. Королевские вояки впрягались вместе с лошадьми и подтягивали их к стенам, где белела опока, похожая на известняк, и тут туры застревали намертво в вязком, словно смола, белом месиве.
А дождь все лил и лил. В лагере заиграли трубачи — сигнал к наступлению. Всадники тронулись. Но кони их вязли в болоте по брюхо. Менжик и Казимир приказали отступить за сожженные Куты; воины свертывали шатры и брели по бескрайней топи, останавливаясь кучками возле кустов и деревьев, а в это время на башне Олесского замка взвился русский стяг.— золотой лев на белом полотнище.