Манускрипт с улицы Русской

И с тех пор усилилась неприязнь к нему... А сейчас — враждебность. Презрение! Барон наконец понял причину своего несчастья, все остальное — только наслаивалось, от этого можно было бы еще и избавиться, а от первопричины — никогда! Его испугались... Боже, почему ты тогда не надоумил меня? Все пропало. Никогда мне уже не вернуться в круг панов, закрыты передо мной, конечно, и двери братства. А где мой мир, где? Спрятан на самом дне города? Я находился на самой высокой ступеньке лестницы, а теперь надо спускаться на самую нижнюю? А может, там всегда было мое место? Впрочем, какая разница — я был среди проституток и буду среди них. Только где взять денег?.. Где взять денег?

Из тягостной задумчивости его вывел шум. Оглянулся. К Краковским воротам приближалась странная процессия: четверо стражников вели женщину с распущенными волосами, позади нее тяжело ступал палач в красной накидке с капюшоном, с веревкой в руке. Толпа валила следом, и, к большому удивлению, Барон узнал Абрекову. У нее были обожженные губы, руки связаны сзади — именно так, как у Кампиана. Кто это связал ей руки? А тем, кто связывал, не свяжут ли потом? Толпа выкрикивала: «Ведьма, ведьма!», а разве Кампиану, которому когда-то кланялись в пояс, не орали: «Чур, прокаженный!», а не может ли завтра случиться такое; что и его, Барона, свяжут?.. Или прикончит его черт Антипка глухом закоулке, чтобы не мешал? Скорее надо опусrаться на дно, там тише, не так заметно; завтра проститутки приступят к работе в борделе...

Барон смотрел вслед Абрековой и в этот раз не смеялся над чужим горем, впервые сжался в его груди кусок плоти, который у людей называется сердцем.

А толпа все увеличивалась и увеличивалась, вытягиваясь по Краковскому предместью к Збоиску — к мельнице Зоммерштайнов.

— Поймали ведьму, ведьму будут топить, это она наслала на людей проказу! — раздавалось со всех сторон.

Над Полтвой огромное скопление людей, стражники со всех сторон окружили Абрекову, чтобы толпа не вырвала ее у них и не растерзала: в судебном приговоре записано, что она должна быть утоплена.

К Абрековой подошел палач и стал обматывать ее веревкой; Абрекова сухими спокойными глазами смотрела на зеленые поля, видневшиеся за рекой, пристально вглядывалась в синеватый простор, словно кого-то ждала; она не слыхала выкриков, потому что ее мысли были уже не здесь, губы шевелились, тихо произнося молитву; толпе показалось, что ведьма заклинает, послышались возгласы:

— Быстрее, быстрее, ведьма сатану призывает!

В этот момент позади раздался отчаянный женский голос, толпа стихла: какая-то девушка с распущенными льняными волосами бежала что есть мочи из предместья, она ворвалась в толпу, расталкивала людей, как безумная, пробиваясь локтями, била кулаками в спины, в груди, кусалась, а когда добралась до стражников, закричала:

— Отпустите, отпустите ее, она не ведьма! Я ведьма! Я спала с чертями, ходила на шабаш! Я ведьма, я!

Абрекова улыбнулась, две слезинки упали с ее сухих глаз, и она произнесла:

— Не отчаивайся, моя доченька. Христос отвернул от них свое лицо на судейском распятии, отвернет и тогда, когда они предстанут перед Страшным судом...

Стражники оттолкнули девушку, в судебном акте черным по белому записано, кто ведьма: палач взвалил на плечо, как мешок, связанную Абрекову, подошел к реке, снял с плеча и, раскачав, бросил в воду перед мельничными лотками.

Вскоре берег Полтвы стал безлюдным, только Льонця, закрыв лицо волосами, стояла на коленях и тихо плакала; возле нее стоял Пысьо и молчал.

Но вот произошло чудо. Льонця отбросила назад волосы и удивленно посмотрела на отца, не веря своим ушам: Пысьо заговорил!

— Все, все на свете — обман! Обман и больше ниц-ничего... И больше ниц-ничего, — голосил Пысьо, — и больше ничего!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ LEPRA OPPIDUM INVASIT [122]

Сказал господь Христосу на небеси: «Сын мой, много еще на земле грешников, хочу тебя снова послать, чтобы ты искупил их грехи». И ответил Христос: «Боже, пошли в этот раз голубя-духа, он немного помучится и прилетит назад. Там такое сейчас творится, что вторично я не вознесусь».

Средневековая фацеция

Наступил четверг 1611 года, 30 июля. Тревожная весть пришла в город.

Именно тогда, в ту раннюю пору, когда гонец Яна Даниловича въезжал с этой вестью в Краковские ворота и еще мало кто знал о том, что случилось, мещане наблюдали удивительное явление: на кристально чистом небе — нигде не было и следа тумана или случайного дождика — через весь небосклон протянулась дугой ярко-карминная радуга. Она долго стояла над городом, потом наклонилась на запад к горизонту и исчезла.