Манускрипт с улицы Русской

Школьное подворье битком набито людьми, дробный перезвон колоколов доносится из сорока загородных церквей; плотник тешет крест, Пилат отдает последний приказ, играют трубы, Иисус выходит с крестом на Голгофу.

Красовский, Рогатинец, Борецкий и Вишенский стоят рядом и смотрят на мистерию.

А у Юрия перед глазами — светловолосый хлопчик, которому сказал, благословив в притворе: «Приходи в школу, Марк». Сказал и позвал еще одного человека на Голгофу. А выйдет ли он, удержит ли свой крест, не упадет, не проклянет ли того, кто послал его, не раскается, когда будут распинать? А почему надо обязательно быть распятым, чтобы воскреснуть? Почему мы боимся воскрешать наш дух в страстную пятницу, почему не хотим взбираться на гору свободными?

На Голгофе распинают Христа — спудея. Стучат молотки, терновый венок впивается в виски, по лицу течет кровь... Гляди, Юрий, как течет красная кровь у смиренного, а ты почему-то боишься крови, пролитой в борьбе?

Сейчас наступит пасха, сейчас воскреснет Христос, войдет он в ад и разгонит демонское войско. А если не воскреснет, если чудо не произойдет — не назовут ли преступниками тех, кто стоял, скорбящий и покорный, глядя, как его распинают?

Шум, крики вывели Рогатинца из задумчивости. Что это — переодетое сатанинское войско начало игру? Еще же не время... Но нет, крики доносятся с улицы. На Зацерковной — скопление людей, кто-то громко сообщил:

— Потия убили! Возле архиепископской резиденции!

Все стояли словно окаменев. Спустя некоторое время мних Иван сказал:

— Первая кровь пролилась из-за предательской унии...

— Еще не наступила пасха, брат Иван, — сказал Рогатинец. — Еще рано успокаивать себя в блаженном ожидании воскресения. Страстная пятница только начинается.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ СМЕРТИЮ СМЕРТЬ ПОПРАВ!

У тебя есть вера, а у меня дела. Покажи мне свою веру, без дел твоих, а я покажу тебе веру свою от дел моих.

Послание Иакова

Это случилось так, как и все необычайное, мгновенно и неожиданно. Ипатий Потий после обеда вышел в сопровождении министрантов из архиепископского дворца на рыночную площадь, где его ждал фаэтон, — он должен был ехать в собор Юрия, в котором решил пребывать до тех пор, пока львовская паства не признает епископом его коадъютора Иосифа Рутского.

По Рынку слонялись люди: одни кланялись, а некоторые и подбегали целовать митрополиту руку; из подвала Корнякта вышли Барон с Антипкой. Черт все еще держал в оттопыренном кармане сюртука пойманного сапожника; Антох увидел Потия и тоже побежал приложиться к его руке; черт забылся и снял перед митрополитом шляпу — Барон увидел, как ужаснулся Потий, заметив рога, и перекрестился; Антипка поспешно натянул шляпу и вежливо улыбнулся, как своему старому знакомому; Барон немного удивился, почему черт не исчез, когда митрополит осенил себя крестным знамением, — и в этот момент из-за фаэтона выскочил небольшого роста кривоногий мужичок. Антох узнал в нем молчаливого клиента Лысого Мацька; мужичонка взмахнул ножом, всадил его в левое предплечье митрополита и, оставив нож в теле раненого, скрылся.

Толпу тут же окружили цепаки, по одному выводили они каждого из круга, обыскивали, допрашивали, но убийцы не нашли — никто не запомнил даже его лица.

Знал только Барон. Но он ничего не сказал цепакам, а только просил отвести его к Соликовскому.

В спальне архиепископа лежал на кровати Ипатий Потий с забинтованным плечом. Возле него сидели Соликовский и Павел Кампиан, врач, он же одновременно и бургомистр: они с удивлением глядели на двух стражников, которые ввели Барона, — неужели он учинил покушение на митрополита?! Барон заплакал, подбежал к ложу, вытянулся и, ударив себя кулаком в грудь, торжественно изрек:

— Я знаю преступника и найду его!

— Во имя бога! — осенил Барона крестом Соликовский, лицо его повеселело, и Блазий с глубокой радостью заметил в нем проблеск благосклонности к своему верному и неудачливому слуге, которому до сих пор никак не удавалось оправдать доверие.

— Деньги на розыски даст тебе магистрат, — произнес Кампиан. — Ищи убийцу в городе и в предместьях, в селах и в имениях. Нынешний инцидент — не случай, не поступок безумца, а проявление вооруженного бунтарства, которое мы обязаны уничтожить в зародыше.

— Это вспышка эпидемии, проказы, которая до сих пор тайно вызревала, ваша милость! — подтвердил Соликовский.

— Что, что вы сказали? — побледнел Кампиан и поднес руки к глазам. — Ах... — И тут же опомнился: — Да, да... я понял вас...

Был это медовый год для Барона. Самое лучшее время в его жизни. Ему давали деньги, прощали скоморошество и пьяную болтовню — иногда слишком подобострастную — перед власть имущими, а порой и не совсем почтительную, его допускали к панскому столу, он стал своим среди патрициев, потому что выполнял задание бургомистра и архиепископа.