Манускрипт с улицы Русской

— Что же, — сказал погодя Гедеон, — я не подвластен королю, а вам и тем паче, патриарший экзарх... Спасибо богу, боль прошла в моей утробе, почувствовал я сие в это мгновение. Видимо, на этом свете нужен есмь. — Бледное и сморщенное, как скомканная бумага, лицо епископа порозовело, он сел, спустил ноги на пол; братчики заметили в его взгляде блеск той злости и упорства, от которых поимели столько хлопот. Он злобно улыбнулся и сказал Потию: — Я не имею права умирать, ваше преподобие, ибо, пока я не найду себе преемника, вы много причините зла... Панове, — обратился Балабан к братчикам, — а может быть, вы согласитесь, чтобы епископом стал после меня игумен Унивского монастыря Исайя Балабан, мой племянник?

Рогатинец с Борецким переглянулись и разом молвили:

— Не согласны, владыка...

Гедеон опустил голову на подушку и сомкнул глаза; братчики сокрушенно и виновато вздохнули, епископ улыбнулся.

— Видите, не хотят другого Балабана, кроме меня. Поэтому должен еще жить... Чтобы удержать православную церковь во Львове, а в Киеве, даст бог, сама удержится. Сокрушаюсь я над вашей судьбой, преподобный, аще будут гнать вас оттуда розгами, яко блудницу вавионскую...

Каменное лицо Потия налилось кровью, он выпрямиля и, подняв руки, закричал:

— Напоминаю, напоминаю вам... заблудшим овцам... — от злости он поперхнулся, — что во Львове киевские митрополиты всегда занимали главенствующее положение! Надеялся я, что вы мне, яко пастырю своему, воздадите должное, повинуетесь, а если не хотите пристать к правде божьей, я вытащу меч Христа, врученный мне, и отныне соборную церковь святого Георгия беру под свою опеку!

— Не спешите, пан Потий, — спокойно произнес Рогатинец. — Посмотрите только в окно. Вон монастырский сад, там много деревьев, но еще больше православных людей, и некоторые из них с киями суть. Вот и советуем вам как можно скорее удалиться со святой горы, потому что может вспыхнуть скандал, и мы за живот ваш ручаться не можем...

Потий бросился к окну. В саду и на подворье — море голов. Он прошипел:

— Вы возгордились, преграждаете мне путь в церковь? Еще раз напоминаю: если ныне не пришлете ко мне своих людей с миром, то после пасхи я вернусь сюда, и не обижайтесь тогда, если вынуждены будем к духовному и светскому мечу прибегнуть, убедитесь потом, как опасно противиться власти божьей!

— Уходите, Потий, — открывая дверь, произнес Рогатинец. — Я провожу вас к фаэтону, чтобы оградить от опасности, да велите покрепче держать лошадей, ведь гора крутая, да и наш народ весьма возбужден — напугать может... И чтобы ноги вашей больше тут не было, чтобы вы своим предательством не оскверняли это святое место. Уходите, Потий!

Митрополит с поникшей головой вышел из покоев экзарха Балабана, за ним последовал Рогатинец. Когда вышли во двор, он взмахнул рукой, обращаясь к молча стоявшей толпе:

— Расходитесь по домам! Его преподобие желает оставить нас!

Потий боязливо шел по двору, горожане давали ему дорогу. Он вышел на улицу и поспешил к фаэтону. Тогда Филипп Дратва преградил ему путь, схватил руками за полы рясы:

— Подлец! Шила и дратвы нас лишили, но сапожные ножи еще остались!

Рогатинец подбежал к коренастому мужчине, который тряс Потия, и оттолкнул его. Митрополит вскочил в фаэтон, лошади рванули с места, и тогда толпа злорадно захохотала.

Юрий вернулся в покои епископа бледный, встревоженный. Ему вспомнились предостерегающие слова из «Апокрисиса» Христофора Филалета: «Через унию сию вспыхнет пламя междоусобной войны...» Только что он был свидетелем вспышки кровавой вражды, и Юрия охватил страх: разве для этого мы закладывали фундаменты школ и церквей, печатали книги, создавали библиотеки, разве для этого созревало новое, просвещенное науками молодое поколение — чтобы все это сразу сгорело в огне и потонуло в крови?

Когда до слуха Балабана долетел зловещий крик толпы, он прошептал:

— Лучше умереть, чем быть свидетелем того, до чего вы доведете своим посполитым умом народ и церковь. Разве плохо жилось нашему народу тогда, когда он мирно молился и не знал раздора?

— Опомнитесь, отче. Ведь вы первым этот раздор посеяли, — промолвил Иван Борецкий. — А теперь нам всем пожинать его плоды. О народе не беспокойтесь. От прозревшего лучше примет молитву господь бог, чем от темного, ибо прозревший знает, чего просит.

— Ох, ох! — простонал Балабан. — С чем вы против них идете? С евангелием? У католиков оно тоже есть... Мы обращаемся к ним стихосложениями древних евангелистов и апостолов, которые более тысячи лет назад глаголили, а они бьют нас изысканным словом любомудрых ученых. Нет у православной церкви своих апостолов, нет!

Рогатинец подошел к епископскому ложу и произнес, пристально глядя в глаза старцу:

— Не каркайте, словно зловещий ворон, отче. Будут апостолы. Иван Вишенский едет к нам из Афона.