Манускрипт с улицы Русской

— Ваша правда, пан Шимонович... Далекий ваш потомок, возможно, не захочет знать, какую повинность отрабатывали крестьяне в вашем имении, какими одами вы приветствовали короля и гетманов, он, очевидно, не будет искать в вашем наследии панегирика иезуитам, когда вы приветствовали закладку иезуитского костела во Львове. Он будет зачитываться вашими пасторалями, учиться в них таинству поэзии, будет переживать, становиться добрым и честным... Но скажите, как у вас совмещается, ну, эта... двойственность?

— Есть такой грех, пан Юрий... А впрочем, человек, который желает во всех отношениях быть чистым и честным, неминуемо гибнет среди бесчестного большинства. Я не разделяю всех постулатов Макиавелли, но в этом он был прав, это его слова. Лишь Томас Мор в своей «Утопии» мог разрешить себе построить уборные из золота, а преступников заковывать в золотые кандалы. В жизни, знаете, все иначе... Разве вы не воспользовались в Бресте православными симпатиями магната Острожского, в богатствах которого мое имение утонуло бы, как капля в море, и который, защищая свою собственность, разгромил восстание единоверца Криштофа Косинского?

Юрий ничего не ответил, промолчал. Ведь это верно — всем нам далеко до совершенства... Не святой и Рогатинец. Грету не спас. Гизю не нашел, разочаровывался, терял веру — боже, да сколько еще всяких грехов!.. Захотелось увидеть в Шимоновиче идеал? Захотелось сотворить такого, каким не был сам?

— А я не славословлю князя Константина Острожского, — ответил не совсем уверенно спустя минуту. — И Корнякта — мецената нашего братства — тоже...

— Однако же пользуетесь их помощью. Как в той песне: «Ой, пан ты наш добрый, не нужна нам твоя вера, только твои деньги». Разве это не макиавеллизм? Цель оправдывает средства...

— Пользуемся. Мы бедны. И даже не имеем права, как наш прославленный Вишенский, кичиться этой бедностью в монастырской келье.

— Слышал я — вы разошлись с ним.

— К сожалению, навсегда... А когда он отошел от нас, мы поняли, кем он мог стать для нас. Ныне я вместо него своим убогим умом составляю послания, призываю народ противодействовать униатам и вашим иезуитам, но все это пустяки в сравнении с проповедями мниха Ивана...

Шимовович и Рогатинец повернули и направились в сторону Рынка.

— Я читал «Предостережение» в списке, — сказал после небольшой паузы Шимонович. — Трактат сей не подписан, но теперь я понял, что автор — вы... Много в нем горечи, много правды, а еще больше наивности. Разве суть в том — был или не был апостол Петр первым Римским папой? Вы отправляете Петра в Константинополь и делаете его первым патриархом. И что из этого? Сила же на стороне Рима! Вы проповедуете идею равенства между православными и католиками, мол, есьмо равны со времени принятия веры Христовой — ну и что? — Солома и зерно равны при рождении, однако солому ест скот, а зерно — люди...

— Так какой выход для нас? — поднял голову Рогатинец. — Вы так благосклонны к русинам — подскажите, где наш выход.

— В совершенствовании, в культуре. Я, пан Рогатинец, глубоко уважаю вас — ваш труд, мужество. Вы начали... А когда русины поднимутся до самого высокого культурного уровня, во что я верю, наши народы будут сообща есть зерно.

— Неверно это... Сообща надо не только есть, но и пахать, сеять и жать. А на это пан добровольно не пойдет. Он привык, чтобы у него был холоп, раб...

— Не следует вам, Юрий, поддаваться ребелизантским идеям, не ваше это дело. Разве вы не видите, к чему приводят бунты? Где Наливайко? А сколько пролито крови. Ваш Филипп Дратва...

— Эта кровь пролита здесь и за эту землю. А за что и где сейчас проливают ее поляки?

— Разве я одобряю и короля, и Скаргу, и Мнишека за московскую авантюру? Они первые гробокопатели моей Польши, они толкают Речь Посполитую к упадку, ибо озлобляют против нее народы...

— Возможно, мы еще и спасибо им скажем, — блеснул глазами Рогатинец.

Шимонович остановился возле своего дома.

— Что вы имеете в виду, пан Юрий?

— Слишком далеко зашли ваши правители в своей жадности и жестокости. И своими злодеяниями просветили нас. И может быть, кто-нибудь из моего народа уже знает или завтра будет знать, на кого следует опереться, чтобы мы достойными стали людьми.

— Прощайте, — протянул Шимонович руку Рогатинцу. — В нынешних сумерках мы ничего пока не увидим.

— Но когда светоч знаний просветит нас — не может ли так статься, что мы с вами станем противниками?

— Все в руках божьих. Но пусть бог не допустит того, чтобы в час самой ожесточенной борьбы становились врагами люди, желающие своим народам добра...