Манускрипт с улицы Русской

Возле Нищенской каплицы пусто. Смиренные иезуиты разошлись по домам самых правоверных католиков, и в городе наступило спокойствие, как было до этого. Ведь будто бы ничего особенного и не произошло. Львов на своем веку видел уже и искупающих грех, и бесноватых, даже пророков. Кроме того, в Нищенской каплице время от времени появлялась, а потом исчезала чудотворная икона божьей матери; в страстной четверг на окне дома Гуттера виден был на стекле Иисус — весь в кровавых ранах. И это еще цветочки: в судебном зале ратуши еще не так давно в полночь летал гроб с прахом какого-то мещанина, невинно осужденного на смертную казнь. Гроб выплывал из могилы на кафедральном кладбище, поднимался в воздух, скользил в лучах лунного сияния до окна ратуши, грохотал, пугал сторожей, и длилось это до тех пор, пока войт с лавниками — мировыми заседателями — не собрались для пересмотра дела и не оправдали невинного, посмертно занеся его в списки достойных мужей города. К тому же все мещане знали, что по субботам на Кальварии, а иногда и на куполе Доминиканского костела устраивают шабаш черти и ведьмы — разные дива видели жители Львова, поэтому иезуитские искупители грехов и не могли произвести особенного впечатления. Но вот осталось после них неведомое доселе возбуждение духа: старикам хотелось молиться, женщины готовы были на самопожертвование, а молодым — жакам кафедральной школы — захотелось крови.

Жаки сновали возле кафедрального костела, не расходились. Правда, когда увидели архиепископа, в сопровождении прелатов возвращавшегося из Нищенской каплицы, готовы были дать стрекача, но тот остановился, осенил их крестным знамением, и жаки послушно приняли это благословение как призыв к действию во славу божью, а что именно делать — они хорошо знали: не будут же они истязать себя, наоборот — отомстят неверным за страдания искупителей.

Ученик младшего класса братской школы Роман Патерностер стоял возле венецианского дворца и смотрел на город совсем иными, чем вчера, глазами. Ныне он узнал от любимого дидаскола Ивана Борецкого такое, о чем никогда и догадаться не мог: Львов — город русинский, древняя столица Галицкого княжества. С горечью и возмущением думал он теперь о своем угнетенном положении в этом городе, где почему-то русин, — строитель и древний хозяин Львова — должен жить в отведенном панами квартале, а не там, где ему хочется; он вспомнил своего отца, который украдкой молится православному богу и продает книги братчиков, а когда к нему зайдет какой-то ничтожный шляхтич, в пояс кланяется ему, чуть ли не лбом о стойку. Роман смотрел на свой окутанный мраком город и чувствовал, что всей душой любит его. «Мы живем для того, чтобы отобрать отнятое у нас», — снова послышались ему слова дидаскола Борецкого. Паренек сжал кулаки, будто испытывал мощь своих мускулов, и вдруг увидел, что его окружили жаки в черных сутанах и рогатых беретах. Попятился назад, но кольцо сомкнулось, один жак ткнул ему кукиш под нос и передразнил:

— Паки-паки, дай, поп, табаки!

— На! — Роман не успел опомниться, как все произошло.

Он совсем не собирался драться, ведь их было много. Но боль, которая только что пронизала всю душу, вдруг вылилась в ненависть за оскорбление: из расквашенного носа нападающего полилась кровь, жаки на миг оторопели. Роман воспользовался этим, прорвал кольцо и побежал в сторону Русской улицы. Слыхал позади себя крики: «Люпус, Наливайко! Бей его, господи помилуй!» Только возле братской школы оглянулся — на улице никого не было, он вбежал в бурсу и крикнул спудеям:

— Хлопцы, наших бьют!

Впрочем, до позднего вечера никто не нарушал тишину в русинском квартале, только кто-то вывесил листок над окном Абрековой: его сначала увидел Юрий Рогатинец, а потом братья Бялоскурские, которые вышли из подвала Корнякта.

Братчики начали сходку, не дождавшись прихода Рогатинца. За ним трижды посылали звонаря, но тот возвращался ни с чем — сеньора не было дома. Вещи же его лежали в углу соседней комнаты — никто не мог понять, что могло случиться с Юрием. На сходке составили челобитную королю, сеньору присудили сутки ареста и штраф — знал ведь, что будет сходка, и не пришел. Блазия исключили из братства и прокляли.

В городе становилось тише. На ратуше ударил колокол, зазвенели ключи в замках городских ворот, калиток и магазинов. Тесный, густо заселенный город опустел, стал будто просторней. Темное небо покрыло мраком грязные мостовые; еще порой то там то сям прорезали тишину торопливые шаги запоздавших прохожих.