Манчестерский дневник

Этот Шаббат, как и всякий Шаббат имел три молитвы: Маарив, Шахарит и Минха. На утренней молитве Леви молился уже в знакомой ему ешиве. После молитвы в ней был маленький Киддуш: вино в минзурках и печенюшки. На обеде за столом у мистера Лайтнера были всё те же двое русских: «литовец» из Лиепая и «белорус» из Пинска. На Сеуду Шлиши, Третью трапезу «литовец» не явился, видимо, «выдохся» — пришёл один лишь «белорус». Были ещё две приглашённые гостьи, девушки, имя одной из которой Eigentaal. На послеполуденную молитву ходили в Хаддас Йешурун. На Сеуду Шлиши подали холодный картофель, а после окончания Шаббата и Авдалы — Разделения, хозяева ушли в гости на «Выкуп первенца». Окончанием программы было «Благословение луны» — «Киддуш левана», и долгожданный, глубокий сон. Началась ещё одна рабочая неделя, неделя надежд и активной жизни, соединённой с работой.

Володя Головков

С высоты восемнадцатого этажа, в безоблачном прозрачном воздухе, взгляд простирается на десятки километров, выхватывая из городской мозаики знакомые фрагменты, с которыми связаны те или иные эпизоды или даже целые людские жизни — судьбы, подходящие для объёмных романов. Вот бывший проспект Москвиной, прямой линией тянущийся к перекрывающему ему дорогу узорчатому зданию станции метрополитена «Технологический институт». Вдоль него выстроились монументальные здания. Среди них, словно генерал, возвышается в нарядной бело-голубой мантии Троицкий собор. Через большой оживлённый перекрёсток, недалеко от здания метро, спрятался уютный сквер, относящийся к строгому антрацитного цвета зданию — районному ЗАГСу. Недалеко от него притулилось здание, в котором когда-то находилась булочная. Леви приглядывается к этим стенам, что-то задерживает его взгляд, не давая продолжить своё визуальное фланирование и дальше расслаблено скользить по его крышам, стенам, улицам и площадям.

— Да. Здесь когда-то была булочная, но что же могло в ней быть примечательного — мало ли в Ленинграде булочных?!

Леви задумывается. 1989 год. Да, кажется, это было именно 1989 год, год его Освобождения.

* * *

— Есть два пути развития, горизонтальный и вертикальный — возбуждённо объясняет один юноша другому, — мне кажется, твой путь — путь вертикального развития.

Два худощавых паренька сидят за задушевной беседой глубокой ночью в камере ленинградской тюрьмы следственного изолятора ИЗ 45/1, в просторечии именуемой «Кресты». Интеллигентные ребята, интеллигентный разговор. Что они делают здесь, в этой затхлой, смрадной камере шести квадратных метров, с двумя рядами трёхъярусных нар, на которой шевелятся, похрапывая и посапывая, закутанные в куцые застиранные одеяла их сокамерники, ожидающие каждый своего суда и приговора? Один из них с «Вертикальным развитием» уже несколько лет ждёт сам не зная чего, переводимый из камеры в камеру, из колонии в колонию. Другой находится всего лишь пару дней в этом страшном мешке из красного кирпича с железными дверьми, железными решётками, железными жалюзями.

— Ты знаешь, я был такой счастливый, когда сдал последний экзамен, получил диплом и свои лейтенантские погоны! Как я был им рад! Выпускник Военно- Медицинской академии, Леви, ты понимаешь, как это круто!

— Конечно, конечно. Это — серьёзная учёба.

— Самое тяжёлое было — фармацевтика. Зубри-и-и-ить и зубрить, — затягивает Володя, — латынь и названия препаратов — это была работа! А сама учёба — ничего, не сложно. Я люблю учиться. Вот награда — диплом с отличием.

— Как тебя сюда угораздило? Провокация?

— Я сам не понимаю, — разводит плечами Володя, — зашёл за дом у метро Владимирская, помочиться. Какой-то БОМЖ стал приставать, чтобы я купил у него часы. Потом подъехал ГАЗик с милицейским нарядом, арестовали, предъявили обвинение по статье 145 УК части 1, в ограблении — и вот, я здесь, — Володя ещё раз растерянно, беспомощно пожимает плечами, разводит руки в стороны, — наваждение какое-то.

Володя отбыл в заключении под следствием восемь месяцев, и был освобождён из зала суда за отсутствием состава преступления. Всё бы хорошо и быть бы счастливым, но что-то в судьбе было уже испорчено, исковеркано, повреждено. Володя не знал, кем он себя больше должен чувствовать — доблестным офицером-врачом или отпущенным на свободу «зеком».

Леви перелистывает страницы потрёпанной записной книжки, вынесенной «контрабандой» на свободу, думая и колебаясь — позвонить или не позвонить? Расстались ведь, вроде, «не очень», да и все эти тюремно-лагерные контакты — к чему они? Хочется, всё же, совершенно новой «страницы», чистой и девственной, а ещё лучше — новой книги.

Рука тянется к телефонному диску, крутит его пальцем, тыкая в дырочки с цифрами.

— Алло! Володя? Это — Леви. Узнал? Рад? Хочешь встретиться? Здорово! Тогда у Техноложки в булочной?

* * *

Весенний день. Тополиный пух, смешанный с петербургской пылью, витает в воздухе. Перед дверью булочной стоит непримечательный паренёк, непримечательно одетый с непримечательным лицом слегка землистого цвета.

— Володя!

— Леви! Как я рад тебя видеть!

— И я.