Манчестерский дневник

Откуда-то появилась и подошла к нам девушка, такая же худенькая и низкорослая, как Вадик, держа в руке пластиковые мешочки с покупками, взяла его двумя костлявыми пальцами, словно щипцами, под локоток, потянула. Вадик покорно последовал за ней:

— Ну, ладно. Нам пора. Всего доброго.

— Как вас зовут? — спросил Леви.

— Вадик, а Вас? — юноша протянул свою бледную костлявую ладонь навстречу левиной.

— Леви, — и Леви аккуратно пожал её.

— А Вы откуда? — поинтересовался, не желая, видимо, расставаться с так редко здесь встречающимся собеседником, Вадим.

— Из Голландии.

— Тогда понятно, почему такое имя.

Сестрица Вадима представиться не пожелала. Леви на прощание обронил фразу, обращённую к ним обоим:

— Молчание сестры уравновешивает говорливость брата. Во всём нужен баланс.

Эта левина реплика была встречена на этот раз полным молчанием, — молчанием сестры и брата.

Леви вышел из Торгового центра, сделав ещё круг или два по сереющим улицам, и пошёл в сторону своего автомобиля. Дневной день был почти исполнен.

Уже при заходе солнца сидел Леви с Михой Лайтнером в Доме собрания и благодарил в совместной молитве вместе с другими людьми Благословенного Творца за удачно прожитый день. После возвращения на Метёлочную был подан неизменный тёмно-жёлтый супчик, ни жидкий, ни густой, какие-то «примазки» в пластиковых коробочках и желанный сон. Сон ранний и бескрайне глубокий, сон после недолгого чтения святых текстов, краткого изучения уроков английского языка и немного писания вот этих самых строк.

Сон смешал краски дня и ночи, смешал вчера и завтра, смешал виды Манчестера с видами и впечатлениями от других городов, смешал привычные положения времени, окутав всё туманной дымкой, увлекая Леви в безвременье, в сладкое забытьё, откуда, на следующее утро, он должен был возвратиться «заряженным» новыми силами и новыми надеждами. Всё поплыло, слилось, перемешалось, и уже нельзя было различить, в каком городе шагает Леви и шагает ли он, а не летит, опираясь на воздух выросшими у него крыльями. Летит, паря между знакомых домов, площадей, улочек. Леви мирно спал.

Проспект Огородникова 48

К парадной, ведущей к квартире Леви, можно пройти как по Курляндской улице, так и по проспекту Огородникова. Вообще, Старый город можно очень долго насквозь проходить дворами-колодцами, от Обводного канала до Фонтанки, от канала Грибоедова до Невы. Проходя сквозь эти каменные мешки-дворы, слышишь эхо, рождённое глухим стуком подошв по растрескавшемуся асфальту, отдающихся стихами классика:

«… одна мне отрада осталась, смотреться в колодезь двора…».

В одном из таких непримечательных дворов-колодцев находится левина парадная.

Когда-то, когда эти дома только строились, они были предназначены для семинаристов, студентов духовных заведений. Какое-то время они в этих домах и жили. Вот ещё интересная деталь: во дворах дома на Рижском 48 в девятнадцатом веке находилась первая синагога петербургских любавических хасидов.

Лифт лениво скрипит несмазанными старыми железными кабелями к пятому этажу — к квартире Леви. Номер 129. Когда-то в ней кипела жизнь, справлялись праздники, пелись песни. Где сейчас те люди, которые эти песни пели и сидели за овальным столом, наполненным всякой вкусной снедью? Они, наверно, уже давно сами съедены могильными червями, а кости их размыты высокими грунтовыми водами и паводками, которые так привычны этому городу. Старая дверь старческим скрипом запускает в своё старчески-дряхлое болезненное нутро. В квартире стоит полумёртвый мрак: свет убогой лампочки в 25 Ватт, на скрученном шнуре, скаредно освещает захламлённое помещение, зияющие дырами стены с осыпавшейся штукатуркой. В эту квартиру никогда не заходит солнце. Чтобы увидеть его прощальные лучи, надо подняться на шестой этаж и, может, даже на чердак. Коробка лифта туда не ходит, и два пролёта надо одолеть ногами. Лифт, лестница, подъезд — всё дышит затхлым чахоточно-хроническим дыханием.

В чердачном помещении ещё большая темень, чем в квартире; где-то на теплеющих трубах воркуют голуби, вдалеке из небольшого чердачного окошка зиждется, протекает на пол и часть стен жалкий свет. Пыльно и грязно. Когда-то на двери чердака висел амбарный замок, но потом он пропал, видимо, БОМЖи в поисках тёплой ночёвки, сбили его вместе с петлями и выбросили подальше. Леви, склонившись под низким потолком, пробирается к желанному сочащемуся свету. Вот оно, чердачное окно — треугольник серого неба и глоток свежего, сырого воздуха!

* * *

— Да ты куда?! Разве можно?

— Можно, можно, — пойдём, не бойся!

— Да я и не боюсь, с чего ты взял?