Малый дом в Оллингтоне. Том 2

В сущности же, скука была непреодолимая. Кросби, когда ему приходилось поразмыслить о своем положении, не мог не сознаться в том, что жизнь, какую он вел, была смертельно скучна. Хотя он и ходил в клуб без особого стеснения, но там уже никто не приглашал его присоединиться к обеду. Все понимали, что он непременно обедает дома, да он и действительно обедал дома, когда не было досадных причин, тому препятствовавших. Он хозяйничал в своем доме уже около трех недель и побывал с женой на нескольких обедах по случаю свадьбы, которые преимущественно давали друзья фамилии Де Курси. За исключением этих обедов, свои вечера он всегда проводил дома и, с тех пор как женился, ни разу не обедал в гостях без жены. Он старался уверить себя, что его поведение в этом отношении было следствием собственной решимости, но, тем не менее, он чувствовал, что больше ничего ему не оставалось делать. Никто не приглашал его в театр. Никто не просил его провести вместе вечерок. Мужчины никогда не спрашивали его, почему он не играет в мяч. После должности он обыкновенно отправлялся в Себрайт, ходил с полчаса по комнате, заговаривал то с тем, то с другим. Никто не оказывал ему нерасположения. А между тем он понимал, что все совершенно изменилось, и он решился, с некоторым благоразумием, примириться со своим новым бытом.

Леди Александрина тоже находила свою жизнь довольно скучной, но в ней проявлялась наклонность к сварливости. Она иногда говорила мужу, что ее никуда не возят и не водят, и когда Кросби предлагал прогулку, леди Александрина говорила, что прогулка по улицам ей не нравится.

– Так я не понимаю, где же вы можете гулять, – отвечал он ей однажды.

Она не говорила, что ей нравится верховая езда и что парки – очень приличное место для подобных прогулок, но Кросби услышал в ее выражениях то, чего она не сказала. «Я все для нее сделаю, – говорил он сам себе, – но не хочу разорять себя».

– Эмилия заедет за мною прокатиться, – сказала она в другой раз.

– Ах, – отвечал он, – это будет очень приятно.

– Нет, не будет ничего приятного, – сказала Александрина. – Эмилия всегда так занята покупками и так страшно торгуется с продавцами. Во всяком случае, это лучше, нежели вечно сидеть дома и никуда не выходить.

Они завтракали в определенное время, в половине десятого, но, в сущности, Александрина никак не могла оставить своей комнаты ранее десяти. Аккуратно в половине одиннадцатого Кросби отправлялся на службу. Возвращался домой он в шесть часов и проводил почти целый час перед обедом в церемонии переодевания. По крайней мере, он отправлялся в свою гардеробную, обменявшись несколькими словами с женой, и оставался там, швыряя в сторону разные предметы, обтачивал ногти, перечитывал всякую бумажонку, какая попадалась ему под руки, и убивал таким образом час времени. Он ожидал, что обед будет подан ровно в семь часов, и начинал сердиться, если его заставляли ждать сверх этого срока. После обеда Кросби выпивал бокал вина вместе с женой, а другой – наедине, глядел на разгоревшийся уголь и задумывался над прошедшим. Затем он отправлялся наверх, выпивал чашку кофе, а потом чашку чая, читал газету, перелистывал попавшуюся под руку книгу, прикрывал лицо, когда приходилось зевать, и вообще делал вид, что чтение было очень занимательно. У леди Александрины не было ни знаков, ни слов для выражения своей привязанности. Она никогда не садилась к нему на колени, никогда к нему не ластилась. Она никогда не показывала, что на ее долю выпало счастье находиться вблизи него. Оба они думали, что любят друг друга, оба так думали, но любви между ними не было, а также ни участия, ни теплоты. Самая атмосфера, окружавшая их, была холодна – так холодна, что никакой огонь не мог разогреть ее.

В чем же была бы разница, если бы вместо леди Александрины оказалась при нем в качестве жены Лили Дейл? Он часто уверял себя, что с той или другой жизнь была бы все равно одна и та же, и что он сделался с некоторого времени неспособным к семейной жизни и что надо как-нибудь излечиться от этой неспособности. Но, хотя он одно время убеждал себя в этом в недовысказанных соображениях, но тут же объявлял себе в других рассуждениях, что Лили озарила бы весь дом своим блеском, и что, если бы он привез ее к своему очагу, на него светило бы солнце каждое утро и каждый вечер. Несмотря на все это он старался выполнять свои обязанности и помнил, что развлечения посредством службы было для него всегда доступно. С одиннадцати часов утра и до пяти пополудни он занимал место, которое заставляло других смотреть на него, по необходимости, с уважением и обращаться к нему с почтением. В этом отношении он был счастливее своей жены, у нее не было должности, которая могла бы служить ей прикрытием от всяких невзгод.

– Да, – говорила жена Кросби своей сестре Эмилии, – все это прекрасно, я не обращаю внимания даже на то, что наш дом очень сырой, но мне так надоедает это одиночество.

– Иначе и не может быть с женщинами, которые вышли замуж за служащих.