Локация «Берег»

Он снова замолчал. Закурил папиросы «Герцеговина Флор», которые принесла Света. Крутил в тонких пальцах черную пачку с тисненным золотом названием и зеленым кантом по краю и покашливал от крепкого дыма.

— Не тяни, — попросил Миронов.

— Я был в Тунисе, в Бизерте, — уточнил Андрей Панин и многозначительно посмотрел на друга.

— Что, встретил кого-нибудь из наших общих знакомых?

— Все серьезнее. Ты же потерял связь с семейством, когда они были в Крыму?

— Ну да, — Миронов побледнел. — А что? Насколько я знаю… Да я уверен, они погибли — и жена, и дочь.

— Жена — да, умерла от брюшного тифа незадолго до эвакуации Черноморского флота, а вот дочь… — Андрей покачал головой. — Я с ней разговаривал — вот как с тобой. Тебе плохо? — Он проворно налил в стакан водки и протянул Дмитрию Кирилловичу, откинувшемуся на спинку венского стула. — Она жива, и это главное. Лёля меня не узнала, хотя что-то такое в ее лице проскользнуло…

— Как она? Что?! — Миронов отставил стакан в сторону.

— Здорова. Выглядит хорошо. Даже не знаю, как сказать. Она живет в семье военного врача Ивана Аркадьевича Кедрова. Он женат, однако…

— Говори же! — едва не зарычал Миронов, теперь побагровев.

— Мне показалось, что она его любовница, а венчаная жена Антонина с этим мирится. У этой троицы странные отношения. Очень трепетные. Он ее содержит, они вместе работают в госпитале. У него собственная квартира. Талантливый хирург. Ученик Бурденко и гордится этим. Востребованный. Вокруг него и их семьи собирается любопытное общество эмигрантов, в которое я был введен. Основное задание, которое я получил выезжая в Бизерту, — понять, какие там веяния, нет ли организации, готовящей контрреволюцию. Кроме болтовни, ворчания по поводу коммунистов и ностальгии, я там никакой контрреволюции не усмотрел. Насторожило присутствие в этой компании эмиссаров из Англии, Турции и Франции. Не все вместе приходили, в разное время моего пребывания и посещения Кедровых. Они работают на дискредитацию СССР. Как у нас все плохо, только голод и расстрелы. Никакого прогресса в науке, искусстве, и так далее. А вот Кедров, между прочим, любопытный типаж. Пацифист, горячий противник террора и Троцкого… Не монархист. И ты знаешь, покрутившись там, в их эмигрантском мирке, я понял для себя одно и хочу это донести до руководства — как мне кажется, большинство эмигрантов рвутся домой. Ностальгия их сводит с ума. Вот уж не объяснишь такое чувство, как кошки, люди привязаны к месту, к дому. Особенно бывшие офицеры, моряки готовы на любое предложение, стоит только заикнуться, что они нужны родине. Я прощупывал некоторых на предмет вербовки.

— Это к чему ты мне рассказываешь? — Миронов повел широкими плечами. Его сейчас меньше всего волновала работа. — А детей у них нет?

— У кого? А-а, — догадался Андрей. — Пока нет. А рассказываю я тебе об этом потому, что ты наверняка захочешь увидеть Лёлю. А поехать туда можно только под благовидным предлогом. Меня перебрасывают на работу в Германию. А вот ты по моим наработкам мог бы отправиться в Бизерту и попробовать задействовать в работе с местными этого самого Кедрова. Вполне перспективная кандидатура. Я доложу свои соображения, чуть сгущу краски, дескать, есть вероятность создания контрреволюционной организации. Будем надеяться, что такую поездку сочтут необходимой.

Миронов вздохнул.

— Я так надеялся, что они живы. Потом пытался смириться с данностью. А теперь я растерян еще больше.

— Ты эту свою растерянность отставь, — строго уставился на него Панин. — Думаешь ее вернуть сюда? По глазам вижу, что думаешь. Этим ты погубишь и ее, и себя. Для вас обоих хорошо, что она там. Здесь ее арестуют, а затем и за тебя возьмутся. Ты же все понимаешь. А чтобы никто из наших туда не поехал, и не заинтересовался Ольгой Дмитриевной Мироновой, поехать в Бизерту необходимо тебе самому.

1933 год. Бизерта

Миронову пришлось схитрить. Он подослал к Ольге местного мальчишку с запиской. Почерк в записке изменил, хотя вряд ли она могла его помнить. Они расстались еще в 1915 году. А после семнадцатого года дочь с женой уже были в Крыму.

Дмитрий Кириллович запомнил дочь пятнадцатилетней девочкой с длинной косой, в платье с матросским воротником и россыпью веснушек на чуть вздернутом носике. Теперь он увидел спешащую по набережной высокую стройную женщину с высокой прической и бледным лицом. Только чуть вздернутый нос и широкие как у ее матери скулы выдавали в ней его Лёлю. Туфли на низком каблуке, бежевое платье с подолом немного за колено, лакированная сумочка, с петлей, надевающееся прямо на кисть руки, крошечная шляпка, не портившая прическу — Ольга выглядела состоятельной дамой, и у Миронова ёкнуло сердце. Он-то ожидал увидеть ее несчастной, нищей, обездоленной.

Он ждал ее около касбы. Тут можно было скрыться от посторонних глаз. Миронов выступил из тени старинной стены крепости. Ольга, чуть склонив голову к плечу, прищурившись на солнце, пыталась издалека понять, кто же это вызвал ее запиской, а главное, умолял прийти одной и утверждал, что их встреча вопрос жизни и смерти.