Людовик XIV и его век. Часть первая

— Ну что ж, — спокойно произнес Лег, — Монтрезор прав.

— И вы можете предоставить мне достоверные доказательства его слов? — спросил коадъютор, чувствуя, как гнев в нем начинает брать верх над рассудком.

— Я приехал к вам прямо с ужина у королевы, — ответил Лег.

— Ну и что вы там видели? Что вы там слышали?

— Я видел там людей, весьма обрадованных тем, что дела приняли куда лучший, чем они ожидали, оборот, а слышал я там множество злых насмешек над каким-то коадъютором, который хотел взбунтовать народ, но, не преуспев в этом, прикинулся раненым, хотя вовсе им не был, и который, выходя из дома, рассчитывал, что ему будут рукоплескать, как трагедии Корнеля, а вернулся домой освистанный, как фарс Буаробера. Короче, этот самый коадъютор, о котором я вам говорю, составлял предмет всех разговоров и битых два часа служил мишенью тонких насмешек Ботрю, грубых шуток Ножана, зубоскальства Ла Ривьера, притворного сострадания кардинала и громкого смеха королевы.

— Дорогой господин коадъютор, — произнес Монтрезор, — неужто вы не читали сочинение «Заговор Фиески», которое лет эдак пятнадцать тому назад написал некий аббат де Гонди, мой хороший знакомый?

— Разумеется, Монтрезор, — отвечал коадъютор, — разумеется; вы ведь знаете, что Фиески мой любимый герой; но я нигде не читал, что Фиески был обязан своим титулом графа ди Лаванья дожу, против которого он составил заговор.

— Что ж, — сказал Монтрезор, поднимаясь, — ложитесь спать с этими прекрасными чувствами, а завтра, пожалуй, проснетесь в Бастилии.

— А что вы об этом думаете, Лег? — спросил коадъютор.

— Я, — отвечал капитан гвардейцев, — полностью согласен с Монтрезором, и будь я на вашем месте, то после всего услышанного, клянусь вам, или решился бы на открытое сопротивление, или непременно бежал бы, причем не завтра и не в эту ночь, а сию же минуту.

В это мгновение дверь отворилась в третий раз, и г-н д’Аржантёй, который некогда был первым дворянином покоев у графа Суассонского и в его доме близко познакомился с аббатом де Гонди, вошел в комнату, бледный и растерянный.

— Вы пропали! — тут же заявил он коадъютору, не дав ему времени задать хотя бы один вопрос. — Маршал де Ла Мейре послал меня сказать вам, что какой-то дьявол вселился в обитателей Пале-Рояля и внушил им всем, будто вы приложили все старания, чтобы подогреть мятеж; маршалу не удалось заставить их переменить такое мнение о вас, и уже этой ночью против вас будут приняты самые жестокие меры.

— Какие же? — спросил коадъютор.

— Послушайте, — произнес д’Аржантёй, — пока все это лишь замыслы, но эти замыслы с минуты на минуту могут быть приведены в исполнение. Вот о чем поговаривают в Лувре и вот что господин де Ла Мейре поручил мне передать вам: вы будете арестованы и препровождены в Кемпер-Корантен; Брусселя отвезут в Гавр-де-Грас, а канцлер отправится на рассвете во Дворец правосудия, чтобы запретить Парламенту заседать и дать ему приказ удалиться в Монтаржи.

— Ну, — одновременно воскликнули Монтрезор и Лег, — что вы скажете на это?!

— Народ не позволит им так поступить.

— Народ? — переспросил граф д’Аржантёй. — Да, конечно. Но где, по вашему мнению, народ теперь находится?

— А разве он не на улицах?

— Как же! Это как раз тот случай, когда кардинал и королева оказались превосходными пророками, предсказав, что к ночи волнение развеется подобно дыму. Народ, мой дорогой коадъютор, разошелся по домам. Маршал де Ла Мейре, который был послан двором удостовериться, в каком состоянии пребывает Париж, вернулся и рассказал все как есть, а именно, что из всех этих толп, переполнявших улицы и переулки, к этому часу там осталось не более ста человек, что костры погасли и разжечь их снова некому, так что любой, кто приедет этой ночью из Бретани или Лангедока, даже не заподозрит о том, что происходило здесь днем.

Коадъютор взглянул на Монтрезора и Лега, с улыбкой слушавших этот рассказ.

— Значит, дорогой д’Аржантёй, — спросил коадъютор, — именно это маршал де Ла Мейре поручил вам мне передать?

— Да, чтобы вы подумали о своей безопасности.

— А маршал де Вильруа ничего мне не передавал?

— Он не осмелился, вы же знаете, как он труслив; однако он с таким видом пожал мне руку, что у меня не осталось никаких сомнений в замыслах двора; от себя же скажу, что на улицах теперь нет ни души, что все спокойно и завтра власти смогут вздернуть кого угодно.

— Ну как?! — воскликнул Монтрезор. — Что я вам говорил?..

Между тем г-н де Лег, переплюнув всех, принялся сетовать на поведение коадъютора в этот день, поведение, которое, как он выразился, внушает жалость друзьям прелата, хотя оно может погубить их так же, как и его самого.

Коадъютор позволил друзьям высказать все эти жалобы и насмешки, а затем, когда они кончили, произнес:

— Послушайте, оставьте меня одного на четверть часа, и через четверть часа я докажу вам, что мы еще способны внушить чувство, отличное от жалости.

Затем коадъютор попросил всех перейти в соседнюю комнату и остался один.