Людовик XIV и его век. Часть первая

Тем временем все принялись расспрашивать посланца канцлера. Поскольку у него не было никаких причин скрытничать, он рассказал всю правду, сообщив, что Париж взбунтовался, что в концах всех улиц натянуты цепи, что на каждом шагу натыкаешься на баррикады, которые охраняют горожане, и народ, продолжая требовать освобождения Брусселя, изо всех сил кричит: «Да здравствуют король и коадъютор!» Королева тотчас перешла в кабинет кардинала Мазарини вместе с этим человеком и заставила его повторить все то, что он перед этим рассказывал; после этого решено было послать кого-нибудь к коадъютору.

Между тем, преодолев немалые трудности, маршал де Ла Мейре сумел добраться до дворца О. Какая-то старуха, остававшаяся одна во всем доме, повела его к каморке, где прятался канцлер. Маршал окружил его охраной и пешком отправился вместе с ним в Пале-Рояль, но, не успев сделать и нескольких шагов по набережной, они встретились с герцогиней де Сюлли, дочерью канцлера, которая, узнав о том, что произошло, поехала в карете на поиски отца. Канцлер и епископ Мо сели в карету, которую маршал окружил гвардейцами, и на полной скорости покатили к Пале-Роялю. Но, когда они миновали Новый мост и ехали мимо площади Дофина, народ, устроивший на этой площади засаду, открыл по ним довольно сильный огонь. Унтер-офицер королевской гвардии, всегда находившийся в свите канцлера, был убит вместе с одним гвардейцем и несколькими солдатами. Герцогиня де Сюлли, метнувшаяся к дверце кареты, чтобы прикрыть своим телом отца, получила пулю в руку; к счастью, пуля была уже на излете и причинила ей лишь сильный ушиб. Наконец, они добрались до Пале-Рояля, и при виде раненой герцогини де Сюлли, почти умирающего от страха канцлера и епископа Мо, выглядевшего ничуть не лучше, двор понял, что на этот раз происходит нечто серьезное и над этим стоит поразмышлять.

Минуту спустя возвратился посланец, отправленный к коадъютору. Это был казначей королевы; он застал г-на де Гонди в архиепископской резиденции, но тот заявил, что, не имея никакого влияния на народ, он может лишь засвидетельствовать королеве и кардиналу сожаление, испытываемое им по поводу пренебрежительного отношения к их власти. Было очевидно, что этот ответ служил отговоркой, поскольку все донесения доказывали, напротив, что влияние коадъютора на парижский народ стало теперь сильнее прежнего.

В эту минуту королеве доложили, что Парламент, собравшийся в этот день рано утром, направляется в полном составе и в парадной одежде к Пале-Роялю, успев перед этим издать постановление, направленное против Комменжа, лейтенанта королевской гвардии, который накануне производил аресты, и заявить, что всем лицам, состоящим на военной службе, под страхом смертной казни запрещено впредь исполнять подобные поручения. Шествие Парламента выглядело триумфом: перед ним опускались цепи, разбирались баррикады и народ толпой шел вслед за ним, выкрикивая: «Брусселя! Брусселя!»

Вскоре было доложено, что чины Парламента стоят у ворот дворца. При всем своем гневе королева не могла запретить им войти, и потому она приказала впустить их.

Минуту спустя появилась депутация во главе с первым президентом и президентом де Мемом; остальные чины Парламента остались во дворе.

Президент хотел было начать речь, но королева, поднявшись и подойдя к нему, первой взяла слово.

— Разве не странно и не постыдно для вас, господа, — сказала она, — что во времена покойной королевы, моей свекрови, вы взирали на арест и заключение в тюрьму господина принца де Конде, не выказывая никакой враждебности, а из-за этого презренного Брусселя вы и ваш народ понаделали столько всего, что потомство будет с отвращением смотреть на причину всей этой смуты, и король, мой сын, рано или поздно будет иметь основание пожаловаться на ваше поведение и наказать вас?

Президент дал королеве завершить ее речь, а затем, когда она закончила, произнес:

— Осмелюсь заметить вам, государыня, что теперь не время препирательств и что при том положении, в каком находится народ, нужно думать лишь о средстве, которое способно его успокоить. Что же касается меня, — прибавил он, — то по моему мнению, государыня, вам следует избавить себя от досады увидеть, как вашего пленника заберут у вас силой, и отдать его нам по вашей собственной воле и с вашего милостивого согласия.

— Возможно, вы понимаете это дело именно так, — промолвила королева, — но я понимаю, что недопустимо наносить ущерб королевской власти, оставляя без наказания человека, который с такой дерзостью оскорбляет ее.

— Это ваше последнее слово, государыня, — спросил президент, — и вы решительно отказываетесь исполнить то, о чем вас просят?

— Да, — ответила королева, — пока у меня будут просить это подобным образом. По кротости моего правления вы должны были видеть, каковы мои намерения; прибавлю, что лично я, быть может, и готова была бы простить его, но вы сами прекрасно знаете, господа, что королям полагается соблюдать строгость, чтобы держать свои народы в некотором страхе!