— Государыня, видя, как вас обманывают, благородный человек обязан сказать вам всю правду. Так вот, я вам ее скажу: если вы, ваше величество, сегодня же не отпустите Брусселя на свободу, то завтра в Париже не останется камня на камне.
Коадъютор собрался подтвердить эти слова маршала, но королева презрительным смешком замкнула ему рот и произнесла:
— Подите отдохните, господин коадъютор; вы, должно быть, устали, так много и так успешно потрудившись сегодня.
На подобный ответ возразить было нечего. Коадъютор вышел из дворца, унеся в сердце злобу и поклявшись отомстить. Но как? Этого прелат еще не знал, ибо обстоятельства еще недостаточно прояснились, чтобы он мог на что-нибудь решиться.
У дворцовых ворот коадъютора дожидалась бесчисленная толпа, заставившая его взобраться на крышу его кареты, которую ему только что подали, и дать отчет в том, что он делал в Пале-Рояле. И тогда он рассказал, что в ответ на его уверения, что народ готов сложить оружие и разойтись по домам, если ему возвратят Новьона, Бланмениля и Брусселя, королева вполне определенно обещала освободить узников.
Это обещание, несмотря на сопровождавшие его слова «вполне определенно», которые употребил коадъютор, показалось народу весьма расплывчатым, и, возможно, за два часа до этого он не удовлетворился бы им, но близилось время ужина.
Благодаря этому обстоятельству парижский народ разошелся по домам, и коадъютор смог спокойно вернуться к себе, где он лег в постель и приказал пустить ему кровь, чтобы избегнуть последствий, которые мог повлечь за собой полученный им в голову удар камнем.
Впрочем, мы не расстаемся еще с коадъютором, поскольку именно он будет главной движущей силой событий, о которых пойдет далее рассказ.
XVII. 1648
Коадъютор вернулся домой раздосадованный, страдая от душевной боли еще больше, чем от боли в теле. Он сознавал, что был игрушкой в руках Мазарини и королевы и что они выдвигали его вперед, не намереваясь сдержать ни одного из тех обещаний, какие они его устами давали народу Парижа. Если бы так произошло, то коадъютор за один день потерял бы любовь парижан, приобретенную им ценой стольких забот, денег и трудов.
Он пребывал в размышлениях, когда к нему явился Монтрезор, этот вечно недовольный человек, замышлявший вместе с Сен-Маром против Ришелье и вместе с коадъютором против Мазарини.
— Да уж, сударь, — произнес Монтрезор, — ну и славную вы проделали сегодня кампанию!
— О чем вы? — спросил коадъютор.
— Ну вот скажите, — продолжил Монтрезор, — что, по вашему мнению, вы выиграли от двух своих визитов в Пале-Рояль?
— Я выиграл то, — отвечал коадъютор, досадуя, что сказанное Монтрезором так хорошо согласуется с тем, что нашептывал ему внутренний голос, — что рассчитался с королевой, которой я обязан своим саном коадъютора.
— Так вы полагаете, что королева довольна вами? — со смехом спросил Монтрезор.
— Надеюсь.
— Да не обманывайте себя, сударь, ибо она только что сказала госпоже де Навайль и госпоже де Мотвиль, что вам не подобало подстрекать народ, а вы делали для этого, слава Богу, все от вас зависящее!
Это замечание настолько хорошо соответствовало душевным терзаниям коадъютора, что, хотя он и покачал головой в знак сомнения, Монтрезор ясно увидел, что удар попал в цель. К тому же он получил поддержку, ибо в эту минуту г-н де Лег, капитан гвардии герцога Орлеанского и один из ближайших друзей коадъютора, открыл дверь его комнаты.
— Добро пожаловать, господин де Лег! — приветствовал его коадъютор. — Знаете, что мне сказал сейчас Монтрезор?
— Право, нет, — ответил Лег.
— Он сказал, что при дворе надо мной смеются и утверждают, будто все, что я делал сегодня, было лишь комедией, имевшей целью взбунтовать народ!