Любимец зрителей

Признаться, я чуть было не усмехнулся. Отец в роли влюбленного лицеиста! Это не укладывалось у меня в голове. Да он, бедняга, и правда верит в любовь! Так и хотелось его предостеречь. «Берегись! „Ты для меня все… ради тебя хоть в огонь“, и прочие глупости — даже пятнадцатилетние девчонки уже не верят в эти басни. А для тех, кому, как мне, довелось пожить среди разрухи, в грязи и сукровице, с этим покончено. Мы не теряем голову из-за пустяков. Тебе бы не мешало послушать о смерти Ти-Нган — тогда бы ты понял, что значит конец всему и что единственное стоящее чувство — это жалость. А тебя мне действительно жаль, бедный мой старик!»

Я бережно спрятал письмо в бумажник и не спеша отправился в Керрарек. Меня поразило, что матушка ничего не сказала мне о записке, которую оставил отец. Тяжело сознавать, что она могла быть до такой степени скрытной. Да и не одна она, а вместе с тетушкой — ведь они все говорили друг другу. С содроганием я воображал себе их шушуканье, их замечания, их злобные сплетни по поводу этого письма, которое они, должно быть, затвердили наизусть. В замке шла подготовка к штурму. Матушка и тетка совещались перед запертой на ключ дверью бедняжки Клер. В двух шагах от них Фушар с женой ждали приказов. Поверь, я нисколько не преувеличиваю. Мне вспомнилась одна фраза из отцовского письма: «Сам знаешь, каково мне приходится между твоей матерью и ее сестрицей». Я подошел поближе, готовый ответить уколом на укол.

— А, вот и ты, — сказала матушка.

— Да. Вот и я. Я что, чем-то провинился?

— Клер не желает выходить из комнаты.

— Почему?

— Потому что ты не взял ее с собой.

— Ну, с меня довольно, — возмутился я. — Если так будет продолжаться, я переберусь в гостиницу. Оставьте меня одного. Да. Подите-ка отсюда. Ступайте! Убирайтесь!

Тетушка разинула рот. Мать вцепилась ей в руку. Даже старик Фушар был потрясен моей выходкой. Все четверо отступили. Я присел на корточки перед замочной скважиной.

— Клер… Клер, открой-ка.

Из-за двери до меня доносилось ее дыхание. Последовала долгая пауза. Обернувшись, я резким взмахом руки велел им разойтись. Они исчезли на лестнице.

— Клер, так ты откроешь?

— Папа, это ты?

— Нет. Это Дени. Впрочем, какая разница… Дени, ты же знаешь. Ну, помнишь, беленькая козочка… Открой.

— Нет. Расскажи.

— Ну так вот, видит она волка, и тут…

Молчание. Я осторожно продолжаю:

— Если выйдешь, я дорасскажу… Волк был очень хитрый. А козочка и подавно.

Молчание. Наконец ключ медленно повернулся и дверь приоткрылась. Показался краешек лица, настороженный взгляд. Я развел руками.

— Вот видишь… Это я… Пришел за тобой. Пойдем поедим, а после погуляем вдвоем.

Она сделала несколько шагов и озиралась, словно искала кого-то. Я придал себе таинственности:

— Идем со мной.

И на цыпочках пошел к себе в комнату, нарочно ступая огромными шагами; она тут же включилась в игру, задирая ноги повыше, чтобы было похоже на меня. Прижав палец к губам, я показал ей, что шуметь нельзя, и она, смеясь, тоже поднесла к губам палец. Я осторожно постучался в дверь, и она прыснула от смеха.

— Т-шш!

Я вошел первым, она за мной. Я сделал вид, что вытираю пот со лба.

— Да, было жарко! Выпей чего-нибудь. Садись.

Я быстро накапал в стаканчик для полоскания зубов успокоительное, которое принимаю сам, когда меня мучит бессонница.

— Знаешь, это так вкусно… Очень-очень вкусно.

Она взяла стаканчик и доверчиво выпила. Я взглянул на часы. Четверть первого. Пора садиться за стол, а она того и гляди заснет. Не стану тебе рассказывать об этом мрачном завтраке. Мы обменивались взглядами, словно выстрелами, но матушка воздержалась от резких замечаний. Стычка произошла уже в гостиной, когда спавшую на ходу Клер отвели в ее комнату. Тетушка вязала. Мать перебирала чечевицу. Она никогда не доверяла эту работу другим, и если кому и попадался камешек, он предпочитал промолчать — матушкина сноровка не ставилась под сомнение. Я заговорил первым:

— Я дал ей успокоительное… И я хотел бы…

Матушка сухо оборвала меня:

— Не сделай твой отец того, что он сделал, она бы оставалась такой, как прежде. Верно, Элизабет?

— Ну еще бы.

— Она была послушная, покладистая и все такое… Ну, а теперь она словно обезумела.

— Так оно и есть, — отрезал я. — И если ее серьезно не лечить…

— Об этом следовало бы сказать твоему отцу. Тебе-то он, наверное, сообщил о своих намерениях.

— А тебе о них ничего не известно?

Тут мы с ней словно сцепились врукопашную. Я был доведен до предела. Я пододвинул свое кресло поближе.

— Послушай, мама. Я надеюсь, вы не станете вымещать на Клер то, что натворил отец. Клер больна… и уже очень давно. Ее необходимо лечить… и как можно скорее.

Она покосилась на меня поверх очков.

— Поместить ее в частную клинику? Это ты предлагаешь? Да-да, конечно, ты врач. И я не запрещаю тебе ее лечить. Но Клер счастлива здесь. Она прекрасно выглядит. Гуляет сколько душе угодно. Чем ей будет лучше в клинике? Разве только лекарства?

У тетки вырвался презрительный смешок.