Любимец зрителей

«Я долго колебался, прежде чем написать тебе это письмо. Будь ты сейчас в Керрареке, вместо того чтобы жить в местах, которые мне даже трудно себе представить, куда проще было бы самому рассказать тебе обо всем. Верно, я бы тогда сказал тебе: „Ты знаешь, что за жизнь мне приходится вести рядом с твоей матушкой и ее сестрицей (вторая, слава Господу, умерла). Они меня ненавидят. Зато Клер любит меня слишком сильно. Втроем они просто душат меня. Не раз я был на грани самоубийства“. Но нет. Окажись ты здесь, рядом со мной, я сказал бы иначе. Наверное, так: „Недавно я встретил женщину, которую очень любил, когда мне было двадцать. И мы поняли, что наша любовь все еще жива. Поэтому мы решили уехать вместе“. Это и есть правда — в чистом виде, без прикрас. Считай: двадцать мне было году в 44-м — 45-м. Да. В самом конце войны. Она тогда жила в Сен-Жоашеме, то есть в Сен-Назерском кармане, который прочно удерживали немцы, а я служил в Поншато, в В.Ф.В., и сражался в окрестностях Лабриера. И не раз рисковал жизнью, чтобы повидаться с ней. Ромео и Сирано надо было только подняться на балкон. Мне же приходилось пробираться через болото, словно выдра, прячась от патрулей, подвергаться смертельной опасности, чтобы на мгновение сжать ее в объятиях… А потом нас разлучили. Я угодил в ловушку, женившись на твоей матери. Но сияние моих двадцати лет не угасло для меня. И если я писал Лабриер, как, пожалуй, никто другой, так это потому, что для меня он не такой, как для всех. Здесь, словно в заколдованной стране, жили мои воспоминания; здесь, в этом краю без берегов и почти без тверди, я потерял Франсуазу. Сынок, то была безумная любовь. Но любовь и должна быть безумной. И вот, раз уж, к своему стыду и великой радости, я имею честь вновь быть без ума от любви, я решился уехать со своей чудом обретенной Франсуазой. Через несколько дней я покину Керрарек. Что касается планов на будущее, они пока самые неопределенные. Мы не знаем, как станем жить дальше. Главное — это оказаться в другом месте. Прежде чем уехать, я оставлю твоей матери записку, чтобы она не вздумала всполошить полицию. Хотя она будет слишком оскорблена в лучших чувствах, чтобы поднять шум из-за моего исчезновения. Прошу тебя, не говори ей об этом письме. После я позабочусь о разводе; я не собираюсь покинуть Клер. Но пока я не могу позаботиться о ее лечении. Твоя мать упорно отказывается признать, что бедная девочка страдает неврозом. Само название, подобно сифилису, кажется ей неприличным. Но я надеюсь, что развод, который я намерен получить, сгладит все трудности. Бедной Клер придется нелегко, да и мне самому тяжело расставаться с ней, тем более что я не могу ей все объяснить. Боюсь, она уже и так что-то заподозрила. Я предпочел обойтись без сборов, лишь бы ее не настораживать. Но она — словно кошка: заранее чувствует, когда от нее что-то скрывают. Из-за нее ты вправе думать, что я поступаю дурно. В чем-то это, возможно, и так. Как знать, не позволю ли я очертя голову втянуть себя во что-то постыдное? Но ты ведь посвятил себя заботе о жертвах, любых жертвах — будь то пострадавшие от пожаров и наводнений или от восстаний и войн… Неужели ты откажешься протянуть мне, как и им, руку помощи? На свете есть не только лагеря, колючая проволока, сторожевые вышки. Существуют еще и старые замки, из тех, что так охотно фотографируют туристы, и не подозревая, какой холод и мрак царит внутри. Целую тебя, дорогой Дени.

Твой старенький, наконец-то счастливый папа Рауль».