Дорога до его любимого пляжа Марина Серра — небольшого каменистого природного бассейна, окружённого стенами эрозионного грота с жутко неудобным подходом к воде — шла через поле, затем по пустырю выводила к крошечному одинокому городишке, по узеньким улочкам которого убегала к заброшенному маяку и скалистому берегу бухты. В городе за мной всегда увязывались кошки. «Дворяне» Триказе, должно быть, самые ленивые, вальяжные и отрешённые существа на всём побережье. Расхаживая с пушистыми мордами самонаречённых владык раскалённого городского пространства, они презирали всё людское и могли заинтересоваться глупым двуногим только из любопытства к еде. Я приносила им на завтрак кусочки вчерашнего сливочного сыра, и со временем они простили мне мою человечью натуру.
«Ты уморишь всех кошек в городе, им же нельзя сыр! — говорил мой дед, хотя наверняка этого не знал. — Не волнуйся, скоро они отстанут. К воде они не подойдут».
На тихих улочках города уже начинало пахнуть морем — таким лёгким солоноватым ветром, которого всегда недостаточно и который заставляет невольно ускорить шаг, чтобы побыстрее увидеть перед собой синеву горизонта. Мой дед говорил, что человек всегда рвётся к этой заветной далёкой линии, потому что каждый из нас в душе мечтает открыть новую землю или хотя бы найти свою. Когда мы оказывались на пляже, он неуклюже пробирался по шершавому песчанику к самой кромке, аккуратно камнем плюхался в воду и выплывал за пределы природного бассейна в открытое море. Отдалившись от берега, он ложился на воду и долго смотрел в небо.
Уже тогда он становился тем забавным старичком, который часто переспрашивает, не потому что не расслышал, а потому что не сообразил, и который ходит намного медленнее и тяжелее, чем прежде, но всё так же в унисон забытому шагу машет руками, для которого сесть значит заснуть, а встать значит забыть, зачем, и который может из-за всего этого немного расстроиться. В глухой тишине рождающегося южного утра думать о таком было как-то по-особенному душещипательно. И, пока вечное солнце медленно раскалялось и елозило по безоблачному небу, убегающему от него в синее море, поддержать мою меланхолию приходили сытые кошки. Они рассаживались вокруг меня, и наше безмолвное созерцание лазурной дали продолжалось, пока на фоне горизонта не появлялся его сгорбившийся мерцающий силуэт. Он бодро делал растяжку — руки в стороны и обратно, ковырялся в ухе, пыхтя, садился рядом и, угадывая в тихом шелесте мелких волн мою грусть, весело говорил: «Так и знал, что ты кошачья мята».
23