Лицей 2021. Пятый выпуск

Первая зима в городе, мглистая и грязная, далась мне с большим трудом. Много раз я порывался собрать вещи и вернуться в деревню. Мне часто снилась быстрая речка, шелест листьев, звуки летнего утра и мой лесной дом, в котором я слышал старые песни и васильковый запах её волос. Ночами тоска далёким родным голосом из детства манила меня обратно. Но меня останавливала музыка. Даже такая незатейливая, как на первых занятиях, она словно дёргала меня за ниточки где-то в самой глубине, о которой я раньше и не догадывался. Касаясь клавиш, я будто, не зная о музыке ничего, уже знал о ней всё. Странное ощущение сопричастности к чему-то большему, чем время и пространство, завораживало меня, и я берёг от всех это необъяснимое чувство.

Помню, как-то раз я шёл к товарищу. Было отвратительно: слякотно, серо и ветрено. Пока продирался сквозь остервенелые шквалы метели, запутался в поворотах на безлюдной улице, и пришлось блуждать наобум. Мой приятель, студент-химик Боря из педагогического жил в коммуналке доходного дома, в моём понимании — дома с репутацией бардака, на окраине города. Наша дружба была по-хорошему простой, хотя его образ жизни от меня был далёк. Как у всякого фарцовщика, у него были странные знакомства и странные привычки, например, постоянно сидеть дома в «трусах упрощённых гладких», позже семейных, и маяться дурью. На месте меня встретила упитанная лоснящаяся тётка. Это была хозяйка. Она вышла ко мне в пуховом платке и ярко-красном, не по сезону лёгком ситцевом платье, с дореволюционным моноклем на шее, из-за чего от неё разило какой-то аляповатой водевильностью. Она приветливо улыбнулась, повесила на крючок мой старый армейский тулуп, но не представилась, зато взялась самолично проводить до нужной комнаты. Тётка вела меня по коридору, вежливо направляя прокуренным голосом. Между «сюда… а теперь сюда», она, как бы невзначай, заявила: «Я ещё и певица». Я шмыгал замёрзшим носом и следовал за хозяйкой, отмечая для себя, что в доме много женщин. Они стучали дверями, выходили и заходили из комнаты в комнату вдоль коридора и громко переговаривались в кухне. В самом конце у окна, прислонившись к обшарпанной стене, стояла высокая худая дама. Когда я с ней поравнялся, она медленно подняла тяжёлые веки, выпустила сигаретный дым мне в лицо и нагло посмотрела мне в глаза. Тётка в пуховом платке повернулась к ней и, на секунду задержав пустой взгляд на её длинной шее, шваркнула глазами куда-то вдаль. И та, молча оторвав себя от стены, медленно исчезла где-то в тени коридора.

Просидев с Борей за пустыми убаюкивающими разговорами под «виноградный компот от дядьки из Анапы» до полуночи, приятно хмельной и умиротворённый, я распрощался с ним. В коридоре, несмотря на поздний час, стояли музыка, шум и веселье. Из дверей то и дело вываливались оживлённые подгулявшие люди и, точно лавочники в базарный день, гогоча на все лады, курили прямо в коридорный фикус. И что-то горькое взыграло во мне. Гонимый прочь самой лютой нелюбовью к городу, я продирался сквозь кумар к выходу. Добравшись до своего тулупа, нахлобучил его кое-как на себя, чтобы поскорее вырваться на улицу. Грозно дотопал до двери, по пути отворяя её взглядом, но уже на пороге я обернулся. Словно пронзило. В сизом мареве коридора, прислонившись плечом к стене, стояла женщина. Она деловито отставила руку с сигаретой и с кем-то оживлённо разговаривала. Я не ошибся. Пропуская шныряющих туда-сюда людей, она прижалась спиной к стене. Пара секунд, пара рассеянных взглядов, и она тоже меня увидела — точно споткнулась, не поверив своим глазам. Ловко пробравшись сквозь толкотню, она подошла, улыбнулась и смущённо сказала: «Веня, привет!»

Это была Капитолина. За год до нашей случайной встречи она из Томского ателье, где работала петельщицей, перевелась портнихой на швейную фабрику в Новосибирске.

Когда я забирал твою бабушку Капу из борделя, который на самом деле оказался просто общежитием при швейном цехе, где случайно затесался студент-кретин в трусах, я понял, зачем тучной бордельмаман, бывшей всего лишь главной швеёй-мотористкой, нужен был древний монокль. Она нацепила его, чтобы разглядеть меня получше. Ей было интересно, кто позарился на одну из её модисток-вековух. На тот момент Капитолине было уже за тридцать, но время всё ещё обходилось с ней нежно и щадя, аккуратно оберегая её достопамятные черты редкой природной красоты. Нина Максимовна поначалу её невзлюбила. Она корила меня за разнузданность, ведь с приходом Капитолины в наш дом с «хорошей Тамарой» пришлось распрощаться. Но когда Капа стала моей женой, внутренние пререкания по поводу её соответствия образу благонравной квартирантки затухли в домохозяйке сами собой.

«Самое неоднозначное в ней — это имя, — говорила о Капитолине Зельда Леопольдовна. — Хотя даже в идеальном человеке должно быть что-то спорное».

Твой прадед Трофим Иванович деликатно не признавал наш союз.

«Не поймёшь, чья неприкаянность хуже», — говорил он. Но однажды сболтнул, что за старшую дочь его сердце спокойно, и это была лучшая похвала от тестя, которую я слышал за всю свою жизнь. Поздней осенью 1958-го, не дожив полугода до появления на свет твоего отца, учителя по биологии не стало. Его обнаружили будто бы задремавшим со стареньким томиком Гумилёва на маленькой лавочке во дворе у школьной избы. А уже в 1960-м деревня, в которой я родился и вырос, подпав под государственную программу о ликвидации, была исключена из учёта данных как неперспективная и потихоньку исчезла с лица Земли.

Зимой после смерти учителя я написал свой первый вальс, услышав который, Зельда Леопольдовна внезапно объявила об окончании наших почти пятилетних занятий. Она полностью отстранилась от моих уроков, но втихую написала хорошему знакомцу времён Санкт-Петербургской консерватории, известному кинокомпозитору Петру Васильевичу Симонову, с просьбой о содействии и покровительстве некому Вениамину. Годы спустя, когда я получал свою первую музыкальную премию, он отдал мне это письмо: «Вы же помните, Пётр Васильевич, с комплиментами у меня всегда было туго. Как-то не повелось питать любовь к дифирамбам. И я до сих пор способна петь мадригалы лишь Рахманинову и Верди. Прошу для него об одном прослушивании. Настолько он недурен».

Однажды она меня спросила: «Вениамин, вы слышали когда-нибудь о Семинаре самодеятельных композиторов? Это специальная государственная программа бесплатного обучения на базе Союза композиторов для одарённых молодых людей. До консерватории оттуда рукой подать. Для многих это шанс, а для некоторых даже возможность! Что вы думаете по этому поводу?»

Тогда я думал лишь о том, что моя жена, тридцатишестилетняя Капа, должна была вскоре родить, и неминуемость изменений в моей жизни пугала меня как никогда. Конечно же, я хотел учиться по настоящей системе для композиторов, но надвигающаяся новая реальность волновала меня куда больше, к тому же мне ещё только предстояло окончить институт, поэтому я, не особо вникая в подробности, просто пообещал Зельде Леопольдовне, что как-нибудь обязательно схожу туда на прослушивание.

«Меня радует, что вам не свойственна топорность мышления и трусость! — сказала она. — Веня, записывайте адрес: улица Герцена, дом сорок пять, Ленинград».

Под новый год Зельде Леопольдовне внезапно стало хуже: её странности и истерики возобновились с небывалой силой. Я уже рассказывал тебе, что она постоянно интересовалась космической темой, болела за советские спутники, и каждый неудачный запуск ракет-носителей переживала как личную трагедию. Когда в первый день нового года во всех газетах появились заголовки: «На 0 часов 00 минут 1 января 1959 года третий советский искусственный спутник Земли совершил 3183-й оборот», — старушка повредилась умом бесповоротно. Сначала она радовалась, и каждый день был для неё праздником, но потом она ни с чего вдруг заявила, что уже мертва, и сама глубоко в это поверила. С тех пор каждый день перед сном она прощалась со всеми навсегда, утром отказывалась завтракать, поскольку «усопла», разговаривала с пустотой, постоянно упрекала меня за то, что в голосе моего новорождённого сына часто слышался ля бемоль минор и по-секрету рассказывала домочадцам, что совсем обескровлена и несколько раз пыталась это доказать, хватаясь за ножницы. В такие моменты её лицо покрывалось широкими красными пятнами, глаза мутнели, бегали, и она начинала жутко щерить зубы. Тогда доктор Брейль, продолжая лопотать с ней о радиолампах и солнечных батареях, спокойно ставил свою никелированную коробочку кипятиться, потом вынимал из неё стеклянный шприц, надевал иглу и делал укол, нежно усыпляя жену. С грехом пополам дождавшись схода третьего спутника с орбиты, в апреле 1960 года Зельда Леопольдовна, исполнив свой долг на земле, умерла. Той же весной я собрал свою семью и ноты, и поехал в Ленинград на прослушивание по программе Семинара самодеятельных композиторов.