Лицей 2021. Пятый выпуск

22

Когда мой дед разводился, один его товарищ из музыкальных кругов посоветовал ему обратиться к некой специалистке, которая помогала людям справиться с эмоциональными кризисами и восстановить душевную гармонию в сложных жизненных ситуациях. Одним словом, она была известным психологом. А мой дед был человеком старой советской закалки. Он не верил в психологов. Для него они являлись просто странными фразёрами, которые получали деньги за то, что целыми днями сидели на диване и лезли в чужие дела. Но кризис впервые в жизни обернулся для него невозможностью писать музыку!

Она жила на Виа Ла Санта в Лугано, её звали Франческа Бруно, и она была эксцентричной дамочкой в аляповатом этническом платье с высоким петушиным хвостом на макушке. Оказалось, сеньора уже пару лет как ушла из терапии и ни в какую не соглашалась с ним работать. Но, отчего-то углядев в ней для себя последний шанс, мой дед пошёл ва-банк и сделал то, чего не собирался, — признался, что он известный русский композитор на грани, и его нужно спасать.

— Русские такие впечатлительные! — сказала она. — Зачем я вам нужна?

— Моя жена потаскуха, — ответил мой дед.

Сеньора внимательно выслушала его рассказ о мадам Эдер и о том, как после оперы «Риголетто», которую в Цюрихе давала французская труппа, она от него ушла.

— К графу Чепрано? — уточнила сеньора.

— Нет, к Риголетто! — признался он.

— К шуту?!

И они вместе смирились с выбором мадам Эдер. После месяца терапии мой дед написал «Цветущий кориандр № 343» и «Цветущий кориандр № 344», получил заказ на музыкальное оформление Гаагской биеннале, посвящённой Второй мировой войне, и был счастлив завершить сеансы и вернуться в свою спокойную жизнь. Он воодушевлённо писал мне: «Непонятно как, но это работает! Сеньора Бруно заставляет меня записывать всё, что у меня в голове. И знаешь, в этом что-то есть. Интересное ощущение разговора, не открывая рта».

Забавно, что после стольких лет переписывания чужих мыслей он только тогда понял, что ему самому есть о чём поведать. И если его письмо-хаос во время развода было странным случайным выбросом из-за «смещённого центра тяжести», то после него он увидел смысл в том, чтобы рассказать свою настоящую историю.

«Я рада, что закончу свою терапевтическую деятельность на музыкальном гении. Мне это будет льстить всю оставшуюся жизнь, — сказала она, прощаясь с моим дедом. — Правда, к своему стыду, не уверена, что я слышала вашу музыку, но я сегодня же это исправлю!»

На следующий день в его доме раздался дверной звонок. На пороге стояла сеньора Бруно. Приветственно улыбнувшись, она отодвинула его зонтом-тростью в сторону и, влепив ему по удивлённой физиономии своим высоким петушиным хвостом, вошла в его жизнь со словами: «Можете называть меня Франка».

Через пару лет, после смерти матери сеньоры Бруно, они уехали встречать спокойную старость в её семейную усадьбу, и в жизни моего деда вновь начался тихий деревенский период, только теперь на юге Италии. Каждое итальянское лето у него проходило под знаком хронической сиесты. В зной с непривычки он впадал в глубокую спячку — «кукующий период», как он её называл: всё меньше сочинял, заканчивал концертную деятельность и целыми днями мог вообще не подходить к инструменту. Раньше такого никогда не бывало. Но раньше ему и не приходилось бороться с тлёй на оливковых деревьях в своём саду. Жизнь в Массерия Олива вынужденно вернула его к истокам своего образования и сделала настоящим агрономом: там у него завёлся разноцветный огородик, где он выращивал огромные помидоры, лимоны, абрикосы, горох, и, будь его воля, он бы завёл и кур с кроликами, но Франка не разрешала так нахраписто разрушать их идиллическую беззаботность.

Когда мой дед совсем забросил писать музыку, стало ясно, что он теряет слух, хотя сам он в этом не признавался и не разрешал в его присутствии даже произносить словосочетание «слуховой аппарат». Оно его унижало и обескураживало, и чтобы доказать всем, что его постепенное расставание с профессиональной музыкальной деятельностью — абсолютно добровольный шаг, он как-то по-гусарски лихо — как с места в карьер ухнул — вернулся к пекарскому делу и стал пропадать за этим занятием денно и нощно.

«В Италии я понял, что кухня должна быть максимально простой. Овощи, сыр, вино и хлеб — всё! Чем проще, тем лучше, — говорил мой довольный собой дед и тут же добавлял: — Настоящий тартин от момента закваски до того, как ты кладёшь его в рот, делается две недели».

Глядя на то, как он находил новые смыслы в старом ремесле, совсем не хотелось сосредотачивать внимание на таких пустяках, как двухнедельная технология изготовления хлеба, которая выбивалась из его концепции «чем проще, тем лучше» ровно на две недели минус пятнадцать минут.