Лицей 2021. Пятый выпуск

24

«В природе всё взаимосвязано: лето — сильное солнце — засуха — грозы — пожары — неурожаи — болезни и так далее по цепочке. Словно узор. Даже у самых маленьких событий всегда есть большое начало», — говорил он.

В первый раз мой дед почувствовал что-то неладное в начале лета во время аномальной жары, но, как человек старой закалки, он не придал этому значения. Был слишком занят выведением тли из оливок. Каждое утро он надевал свой костюм охотника за привидениями и по полдня прел в нём с распылителем. К августу у него стала неприятно тяжелеть правая рука и покалывать в груди. Он подумал, такой уж климат, а ещё, что он быстро стареет, — расстроился, но не отчаялся. А осенью одним поздним вечером боль подкралась к нему нехорошим предчувствием. Пробравшись в живот, она медленно поползла вверх — к нижней челюсти, потом снова вниз — по шее к плечу, к предплечью и, схватив за сердце, сбила его с ног.

«Это не так страшно, как может показаться! — сказал он мне по телефону. — Не приезжай!»

И я полетела.

Он был дома и ворчал на то, что ему не разрешали много ходить, и постоянно брюзжал на Франку, чтобы она лучше следила за его хлебной закваской.

«Я существую как в той поговорке: никогда не знаешь, что придёт завтра — следующее утро или следующая жизнь. И, похоже, я единственный в этом доме, кого это не пугает! Мне нельзя играть, мне нельзя писать, мне нельзя ходить, как думаешь, есть резон переживать ещё из-за чего-то? — спрашивал мой дед. — Нельзя наказывать меня за то, что я старый. В неполные девяносто это нормально!»

Он был в порядке и рвался дописывать начатую пьесу. Все понимали, что пьесы и в помине не было, но он постоянно хотел куда-то спешить. Скорее всего, это был его противовесный импульс на то, что весь мир вдруг сговорился и вознамерился его охолонуть. Для человека со своим чётким пониманием вещей и внутренним режимом это был верный признак хаоса, с которым он впервые в жизни решил побороться. А я, вспомнив его Зельду Леопольдовну, захотела ему почитать.

«Я тебе не сумасшедшая бабка!» — сказал он, однако возражать не стал.

Солнце всё ещё припекало, но уже как-то без азарта и пыла. Удивительно, как природа грустнеет с наступлением осени, даже на юге, где её никто и ничто не торопит. Каждый день ближе к вечеру мы отряхивали садовые кресла от листьев плюща, в красном буйстве размазанного по стенам веранды, усаживались — я с книгой, он с нотной тетрадью, и просто были вместе. Он распахивал свою тетрадь, прикрывал глаза и начинал разбираться в терциях, квинтах, секстах, консонансах и диссонансах в своей голове, а я тихо читала ему «Короли и капуста» О. Генри. Когда мы дошли до шестой главы, где Билли Кьоу сказал: «Искусство повествования заключается в том, чтобы скрывать от слушателей всё, что им захочется знать, пока вы не изложите своих заветных взглядов на всевозможные не относящиеся к делу предметы», — мой дед, словно вняв ему, открыл глаза и спросил: «Ты знаешь, когда цыган продаёт шубу?»

Какой пугающий поворот!

— Не смотри на меня так! Это ещё не оно. Я всё ещё в своём уме! — пробухтел он.

— Нет, не имею понятия.

— На Сретенье, — сказал мой дед. — Считалось, что в этот день зима встречается с весной, и было принято трясти яблони, чтобы они проснулись. Раньше неукоснительно следовали народному календарю. В начале июля на Ивана Купалу открывался покос. Я бы сейчас всё отдал, чтобы оказаться на лугу с литовкой в руках. Смешно, правда? Старому захотелось на каторгу! Но, знаешь, впервые за очень долгие годы у меня ощущение, что я точно понимаю, чего хочу, — и он снова закрыл глаза. — Приезжали на луг чуть свет, вставали рядами и косили, пока тень не сократится до человеческого шага. Это было в полдень. Потом короткий обед, и снова в строй до заката. Кости ныли похлеще, чем сейчас. Поворот тела, взмах рук, звон при отбивке косы — ни одного лишнего движения и ни одной лишней ноты.

— Странно, как ты умудряешься помнить всё до мелочей.

— В этом нет ничего странного, а вот то, что я до сих пор помню Третий концерт Рахманинова на сорок пять минут, действительно пугает, — сказал он. — Я овдовел в восемнадцать лет, как ты знаешь. С тех пор странности жизни больше меня не удивляют.

Мне было неловко лезть в музыку в его голове, но я всё же спросила: «Это будет триста восемьдесят пятый „Цветущий кориандр“?» — как будто могли быть какие-то другие варианты.

Мой дед открыл глаза и внимательно на меня посмотрел.

— Ты меня спрашивала, почему именно она. Ты всегда это спрашиваешь. Это ведь самое интересное? Но думаю, здесь мы с тобой в одинаковых условиях: я, как и ты, был лишён возможности узнать, почему это могла быть не она. У неё просто не было шанса разочаровать меня, — сказал он. — Знаешь, дело ведь не в романтической составляющей — бога ради, не расстраивайся — не только в ней. Хочешь скажу, какой я её помню?

Я хотела.