Лицей 2021. Пятый выпуск

Франка курила и пила много вина — мадам Эдер и не снилось такое могущество — но всегда волшебным образом оставалась трезвой, как стёклышко. По вечерам она с бокалом в руке изящной поступью драной кошки прохаживалась у бассейна, иногда подходила к столикам постояльцев и перекидывалась с ними парой бодрых фраз. В основном говорила она, кто-то ей поддакивал, а кто-то просто вежливо улыбался. Её голос! У неё был очень громкий, хриплый, грудной, прокуренный голос! Такой голос можно было вытолкнуть из лёгких в пространство, только сократив диафрагму нечеловеческим усилием. Но она делала это свободно и без проблем заглушала собой всё вокруг. Её голос был самым глухим, напрочь лишённым звонкости шумом на свете и с непривычки заставлял невольно задуматься о своём здоровье. И всё-таки было в её исполнении, как и в ней самой, что-то задиристое — что-то, что, возможно, когда-то было даже дерзким. Это прямо-таки сквозило. Она была южной итальянкой и общительной матерщинницей, алчущей красок жизни. Но порой, казалось, всё вокруг вводило её в непримиримую тоску. В такие моменты она выбиралась за ворота усадьбы, облокачивалась на живую изгородь и, пыхтя сигаретой, как паровоз, смотрела на огоньки Триказе, мелькавшие где-то вдалеке за полем. И в ней просыпалась знакомая невыразимая печаль, которая читалась в её взгляде всякий раз, когда она в сгорбившемся одиночестве сидела у бассейна, или когда она тщетно взывала к общению, или когда она с интересом ловила движения и звуки за соседними столиками — не дай бог что упустить, и даже когда, усилием воли отогнав от себя хандру, она предприимчиво выправлялась и, бубня себе что-то под нос, расслабленной походкой, насколько это возможно для человека с горбом, шла к музыкальной колонке. Быстро, как шкодливый ребёнок, прокручивала регулятор громкости до упора и начинала пританцовывать в темноте. И никто был ей не нужен, себя было вполне достаточно. Это была Франка — шальная голова, у которой имелось абсолютно всё, кроме молодости. Обычно её дискотека продолжалась недолго: какой-нибудь мальчишка-официант тут же выбегал к бассейну и убавлял громкость, оставляя музыку тихонько фонить в унисон с томным вечером. И тогда, собрав в кулак подол своего длиннющего пляжного сарафана, она задирала его до бедра — из-за бассейна она относилась к жизни исключительно как к пляжной — и, оголив костлявые загорелые ноги, вновь закуривала и невозмутимо шаталась по территории усадьбы, рассекая собой духоту наступающей ночи. Она была на зависть свободной во всём. А ещё она обожала заигрывать с молодыми людьми.

«Ma boys!» — выплёскивала она скрипучие звуки в небо и шла навстречу ошалевшим молодым гостям. Кокетливо выкрикивая шаловливые фразочки своим сиплым прокуренным голосом, она с удовольствием наблюдала, как ребята начинали ей улыбаться, закатывая растерянные глаза. Она была из тех заполошных, за которыми хочется наблюдать, но с которыми совсем не хочется общаться.

Одним словом, моему деду нравились чокнутые.

Как-то раз мы с ним сидели на веранде. К тому времени он уже давно перестал отжиматься, выступать и писать музыку. И я спросила его, почему она.

«Посмотри на неё, — отозвался мой дед. — Она же как вся моя жизнь».

И мы молча смотрели, как сбрендившая барышня в возрасте зазывала своим ямщицким голосом всех окрестных дворняг и, заботливо поливая их водой из бутылки, спасала от неумолимого зноя.

21