Лицей 2021. Пятый выпуск

Часть вторая. Музыкальная кухня

18

В декабре 1948 года, спустя две недели после своего восемнадцатилетия, мой дед Вениамин Захарович решил жениться. Он был старшим из семи детей таёжного лесника, некогда обосновавшегося на кордоне близ глухой деревеньки у берегов быстрой сибирской реки. Про таких, как мой дед, сейчас говорят просто: «заноза в заднице». А тогда, в ту далёкую забвенную пору, когда от него исходил лёгкий флёр всевременной юношеской придурковатости в симбиозе с эдакой особинкой темперамента и щекотливыми задатками, он считался «чиреем», фигурой скорее субкультурной, нежели идеологически обусловленной. Много позже мой дед скажет, что это называется «самость» — то, что нельзя воспитать и едва ли можно истребить рукотворно. Его мать, глядя на него, часто повторяла: «В тебе пачка чертей, и все в комолах!» И значило это ровно одно.

Что дед с характером, стало понятно, как только он появился на свет. Шутка ли — родиться с двумя зубами? С крошечными, как пол рисового зёрнышка каждый, и острыми, как бритва. В годы брожения в Сибири сыпного тифа на фоне тяжёлой трудовой жизни без малейших изысков здоровый младенец с зубами глумливо бросал вызов этому миру. Соседи давались диву, а моя прабабка, изъеденная новорождённым сыном, рыдала от боли, смотрела в его ясные глазёнки и причитала: «Бог, видно, что-то задумал, давая тебе зубы с самого рождения».

Часть вторая

Музыкальная кухня

«Бог постоянно что-то задумывает, — говорил мой дед, — но это не значит, что по этому поводу стоит суетиться».

Он всегда воспринимал жизнь как зиплайн с довольно слабой системой страховки. И всё же умел быть счастливым вопреки большим и маленьким странностям судьбы.

Пока все уголки мира гудели на разные лады: Индия оплакивала убитого экстремистом Ганди, кошмары гражданских войн раздирали на части Бирму и Коста-Рику, Яноши завершал свою монографию по космическим лучам, адова резня с ветхозаветным безумием уносила жизни невинных, женщин и младенцев в палестинском Дейр-Ясине, новоиспечённые Израиль и КНДР ставили свои точки отсчёта на карте мира, Генеральная Ассамблея ООН принимала Всеобщую декларацию прав человека, братцы Дик и Мак открывали свой первый McDonald’s, а Капоте, Камю, Хейердал, Поллок, Элиот находили те самые вечные образы, и так далее, и так далее, Союз Советских Социалистических Республик заключал договоры о дружбе с Румынией, Венгрией, Болгарией, Финляндией и упорно препятствовал сообщению Берлина с Западной Германией, но всё это было слишком далеко — в маленькой сибирской деревушке 1948-й спокойно колосился в своей трудовой послевоенной размеренности.

«Вот полюбуйся: тридцатисантиметровая долгоиграющая грампластинка со скоростью вращения тридцать три оборота в минуту и длительностью воспроизведения от получаса. Впервые выпущена компанией Columbia Records в 1948 году, — говорил мой дед, помахивая двенадцатидюймовым винилом. — Тебе не понять!»

Мне нет. Мне всегда казалось, что в контексте всех этих колоритных декораций простая судьба отдельно взятого человека теряется, обесценивается и в итоге как будто полностью лишается смысла. Пока создавались новые антибиотики, расширялись права женщин, изобретался транзистор, кто-то — а именно абсолютное большинство — переживал будничные, но самые судьбоносные события в своей жизни, о которых никогда не напишут в газетах и не споют песен, и которые никто никогда не вспомнит, кроме него самого. Общая картинность — иллюзия. Кому нужен весь этот злободневный антураж, какая разница, чем жил мир в самый важный год, месяц, день твоей жизни, если весь этот мир даже не подозревал о тебе? Он не влиял на ход вещей: не было в нём никаких волшебных комбинаций и секретных схем. Может, всё, как всегда, было намного проще?

19