Липяги. Из записок сельского учителя

Был он не то калужский, не то смоленский; ни имени его никто не знает, ни отчества. Жил он у нас, в Липягах, всего лишь одну неделю, пока часть их стояла в резерве.

Случилось это в первую военную осень…

До войны хлеб, сдаваемый в заготовку, возили в район. Далеко, неудобно, зато начальству районному форс. Что ни обоз, что ни машина с зерном, то непременно — лозунг, флаги. Навозят со всего района зерно — что тебе горы Саянские! За ворохами пшеницы не видать и элеватора. Дожди пойдут; пар, бывало, валит от пшеничных буртов. А мужики все возят. Заметив, что зерно начинает греться, начальство строже начинает спрашивать кондицию. Чуть что: сорность или влажность не так — возвертайся домой, сортируй, суши, а, доведя до кондиции, опять, значит, везти в район, за двадцать верст.

Так было до войны.

Но лишь грянула война, не до форсу стало. Самая страда, а немец — вот он, рядом, под Тулой. Коси, молоти скорей! Коси, молоти да увози мигом зерно, коль с хлебом хочешь быть! Никакой тебе кондиции. Сырое ли, сорное ли, от молотилки, из комбайновых бункеров, из-под бабьих цепов — неважно откуда, грузи, вези: на станцию ли, в район — лишь бы не достался хлеб врагу.

И вот однажды нагрузили машину ржи, и безвестный солдат-шофер решил везти зерно не в район, а на станцию. Ничего, что дороги нет, решил он. Близко зато — пробьюсь! Проехал он селом, пажей… Но возле кладбища дорога вдруг оборвалась, и вместо нее полем тропинка узенькая побежала. Неровен час, смекнул шофер, засядешь еще среди поля.

Вышел солдат из кабины, огляделся. Огляделся — и видит, что невдалеке, по ту сторону кладбища, сереет что-то. Эге! Да это лесная полоса! Прошел солдат поближе: полоса широкая, травой она вся заросла, а в траве — деревца рядками. На такой меже и в слякоть не застрянешь, решил шофер. Он объехал кладбище, перемахнул через невысокий вал, которым в старину отделялись поля от пажи, и рванул напрямик, клеткой.

До самой станции — ни оврага, ни ложбинки! Ни разу за всю дорогу не забуксовали колеса. И так удачно: межа вела к самому тупику, где стояли вагоны под зерно. Те шоферы, что в район возили, за день с трудом успели туда-сюда обернуться, а этот солдат за день более пяти ездок сделал.

Вечером он рассказал про новую дорогу своим товарищам, шоферам автороты. Наутро и покатили вдоль клетки машины… И из Хворостянки, и из Бортевого, и из Затворного.

И днем. И ночью.

За неделю-другую, пока возили в заготовку хлеб, накатали машины вдоль клетки ровную, гладкую, как асфальт, дорогу. Вдоль клетки, рядом с Ксюшиными деревцами… Где рядом, а где и по самим кленам и рябинам. Не жалеть же их, если разминуться машинам надо. Не любоваться же ими, если слякотно на дороге.

10

Так родилась эта новая дорога.

Родилась она в трудное время. Оттого не в радость людям были все ее благодати: и то, что она пряма, как стрела, и то, что гладка, как городской асфальт.

На горе липяговцам, на радость врагам, которых с часу на час ожидали в селе.

Но надо же было случиться такому: дня за два до прихода немцев ударили морозы, и сразу завьюжило, и за одну-другую ночь, пока на станцию никто не ездил, занесло ее, новую дорогу, укрыло снегом, что и от поля не отличишь.

И еще одно обстоятельство спасло ее от поругания.

В самый канун прихода немцев деревенские воротилы, вроде Игната Старобина, развели по домам лошадей с колхозной конюшни. И как завладели они, воротилы, лошадьми, так запрягли их, кто в телегу, кто в сани — и скорей на станцию: помародерничать, поживиться за счет казны. Тайно ночью поехали по старой Осьмеркиной дороге, где меньше глаз доглядывает. Кто уголь, а кто и пианино волокут со станции. Воскресили снова забытую было дорогу.

Немцы, нагрянувшие в Липяги, приняли этот след мародеров за дорогу и, не долго думая, стали пробираться по этому следу дальше, на Скопин.

Немцы спешили: не до расспросов им о дороге. На то небось карты есть. А карты их, немецкие, срисованы были со старых русских трехверсток. А на старых трехверстках как раз она и значилась — забытая всеми Осьмеркина дорога. Врагам было невдомек, отчего она ухабиста и тряска. Они не знали, что еще десять лет назад она распахана Стаханом. Может, немцы и не заметили даже тряски. За спиной у них осталось много российских проселков — их тряской и непролазной грязью не удивишь. К тому же они не пешком шли, как наши солдаты, а на машинах ехали. А моторы у их машин и тягачей мощные, любая дорога им нипочем! Им лишь бы до Москвы дойти! А там, настанет время, фюрер покроет все дороги асфальтом.

«Там, где прошель армия фюрер, там дольжен быть культуришь, асфальт!» — рассуждали немцы.

А старая липяговская дорога слушала похвальбу врагов, да и думала про себя: «Не хвались, едучи на рать, а хвались, едучи с рати».

Так оно и вышло.

Спустя немного времени немцы, разбитые под Скопином, начали отступать. Тут-то и устроила им проводы старая дорога! Славную службу сослужила она в последний свой час.