Лимб

Надо было схватить что-нибудь тяжёлое и начать давить червей. Или стряхнуть простыню в коробку, а потом накрыть её чем-то тяжёлым. Надо, надо, надо. Я знал, что надо. Но мог только стоять и смотреть на кровать, что волей моего дурной, необузданной памяти превратилась в отвратительнейшее ложе в мире. Ну, и ещё молиться, чтобы крошечная лампочка под потолком не погасла. Остаться наедине с этим кромешной тьме, что может быть ху… Не смей думать об этом! А-а-а!

Лампочка взорвалась с громким хлопком.

Я закричал, заколотил в стену, мгновенно сбив себе костяшки в кровь.

В воде тоже могут быть гады… Не думай!

Чёрт, ну это бесполезно. Мои мысли, стоит им зацепиться за что-то неприятное, начинают катиться по склону дурноумия как снежный ком, всё разрастаясь и разрастаясь.

Жар начал уходить, оставляя только знобящий холод. Вода, в которой я стоял, скручивала пальцы ног. Какой-то паралич, у меня часто так бывало от холода. Будто бы кто-то схватил невидимой рукой мои большие пальцы и резко тянул их вверх и в стороны, пытаясь наложить поверх указательных.

— Пожалуйста, выпустите, выпустите меня, ну чего вы от меня хотите, — запричитал я. Что-то трогало мои голени в воде, и я боялся даже подумать, было ли то очередное барахло или новые твари. Змеи, например.

— Ты там? — вдруг послышался голос за стеной.

— Да, да, — зашептал я. Я бы крикнул, но голос вдруг резко сел и перестал слушаться, так что я мог выдавить из себя только еле слышимый хрип.

— Данте!

— Я тут, — прохрипел я. Меня не услышат!

Колоссальным усилием воли я подчинил себе правую руку и смёл ею утварь с полки. Думал, она загремит, свалившись, но вещи лишь хлюпнулись в воду. И тогда я опять застучал.

— Сейчас мы тебя вытащим, отойди от стены!

Как же мне отойти-то, родименькие, там же змеи, там же червяки, я на них наступлю, упаду, захлебнусь, они залезут мне в рот и в нос, пусть я умер, но я боюсь, они всё равно измучают меня, они пролезут внутрь, они поселятся во мне, они…

Мощный удар обрушился о стену прямо рядом со мной. Ломают кирпичи. Согнувшись и дрожа, я мелкими шажками двинулся к противоположной стороне комнаты. Лишь бы не наткнуться на кровать в темноте, надо её обойти…

Я наступил на что-то скользкое, когда прогремел второй удар. Чуть не упал… господи…

…Как часто я начал поминать Бога. А его ведь точно нет, ведь как иначе объяснить всё это?

С третьим ударом мне в плечо прилетел осколок кирпича, но я испытал только облегчение: в комнатушку хлынул спасительный свет.

Глава 2

Я снова брёл по городу, воплощённому лабиринту моей памяти. Вон памятник, возле которого меня в том году облили пивом. Чуть дальше — лавка, на которой я в первый раз поцеловался — приметная, со спинкой из витых железных цветов. Стоит эта лавка напротив банка, в котором я брал кредит на машину. В реальном мире все эти места рассеяны по разным городам, здесь же собраны на одной улице имени Данте. Идеальное измерение для тех, кто любит ностальгировать — то есть, не для меня. Я всегда искал новые возможности — ступеньки для лестницы в будущее; и бесконечное копание в прошлом быстро мне надоело.

Но, мне бесконечно встречались здания, фонари, деревья, лавки и вывески, случайно врезавшиеся при жизни в память, и ничего, что намекало бы о том, как отсюда выбраться.

Простыни, в которые сектанты помогли мне завернуться — одежда ведь бесследно сгинула вместе с гостиничным номером — постоянно съезжали, норовя оголить то плечо, то бедро. Я был словно древний римлянин в тоге, и с удовольствием ловил своё отражение в витринах. В очередной из них вдруг угляделись знакомые марионетки. В прошлый раз я ведь наткнулся на этот дом в другом месте?

Любопытство пересилило отвращение.

— Я же говорил, вернётся, — буркнул тот вместо приветствия. Сегодня у него был, по всей видимости, выходной — Доктор сидел на раскладушке и смотрел в никуда. В прошлый раз этой лежанки здесь не было. Я решил растормошить своего нового знакомого.

— И вам доброго денёчка! Знаете, сколько нужно ваших клонов, чтобы вкрутить лампочку?

— Ну?

— Достаточно и одного. Он введет лампочку в депрессию, и та, в попытке свернуть себе шею в суицидальном порыве, вкрутится сама!

Доктор посмотрел на меня как на идиота.

— Где логика? Если бы я был лампочкой, желающей покончить с собой, я бы вертелся в обратную сторону, чтобы выпасть из патрона и разбиться.

Я ничуть не смутился, плюхнулся на перевёрнутое пластиковое ведро кислотно-жёлтого цвета (от него тянуло каким-то неприятным запахом, надеюсь, Док не в качестве ночного горшка его использует) и сказал:

— Не печальтесь, чувство юмора — это наживное. У нас впереди вечность.

— Жестокое заблуждение. Когда-нибудь мы оба закончимся, как песок в часах. Потом я исчезну, а вы родитесь снова еще несколько раз, и тоже испаритесь в ночное никуда.

— …

— С чем вы пришли? Я чувствую невысказанный вопрос.

— Как отсюда выбраться?

— А вам тут не нравится?