Летопись 2. Черновики

Но это злодейское деяние было не единственным: надежные свидетели могут подтвердить, что гнусная чародейка Алмиэль, прозванная Нариэль, наводила порчу на людей и была виновницей многих несчастий…

Госпожа Алмиэль, прозванная Нариэль, хочет знать, отчего же молчали прежде эти надежные свидетели?

Ей известно не хуже, чем досточтимым господам судьям, что эти добрые люди молчали, лишь страшась ее мести и черных козней.

Госпожа Алмиэль желала бы видеть этих свидетелей и выслушать их показания.

Обвиняемая, кажется, запамятовала, что здесь решения принимает высокий суд? Но да будет так, пусть войдут свидетели.

…Она знает почти всех. И те, кому «гнусным чародейством своим» она действительно помогала когда-то, прячут глаза, стараясь не смотреть даже в ее сторону.

— Чего же вы боитесь? — с прежней дерзкой улыбкой бросает она. — Говорите — теперь-то вам нечего опасаться мести проклятой ведьмы!

Что может ответить обвиняемая высокому суду, услышав речи свидетелей?

— Мне жаль их. А господам судьям было бы неплохо вспомнить, что истину не покупают за деньги, и правды не добиваются угрозами.

Обвиняемая оскорбляет высокий суд! И лучше бы ей сейчас пожалеть о себе самой! Впрочем, высокий суд милосерден и готов снизойти к просьбе преступницы, если она принесет покаяние.

«Простите меня, братья мои, которым я не успела стать сестрой. Прости и ты меня, черная птица моя, сердце мое: я так и не узнала, что должна исполнить и зачем возвращалась. Видно, так и не стала я твоей ученицей. Прости…»

Нариэль гордо поднимает голову:

— Я, Нариэль Проклятая…

По залу — изумленный шепоток.

«Прости мне эту последнюю дерзость — даже если ты не слышишь меня.»

— …говорю: вы уже приговорили меня, но я не хочу, чтобы меня казнили за то, чего я не совершала.

Один из Служителей Валар собирается что-то сказать, но под ее взглядом умолкает.

— Я приняла Служение Мелькору, Создателю Людей; все, что делала я, делала следуя своему пути и велению своего сердца. И да будут мне свидетелями звезды и эта земля, коль скоро люди отреклись от меня — никогда я не вершила зла. Сердце же мое я отдала ему, и в память о нем ношу — это, — резким движением поднимает руки с тяжелыми браслетами на запястьях. — Если карают смертью за любовь — я воистину достойна смерти. Вот, говорю перед всеми — я люблю его, я разделила с ним проклятие. Знаю, что еретиком и отступником назовут того, кто признает его создателем или властелином своим; потому для вас отступница я — я говорю: он создал Людей, мы — Пламя во Тьме, но отреклись мы от Тьмы, и Пламя гасим кровью. Кровью была омыта Звезда, что вела к Эленне наших предков, и билась она, как сердце, и, пока билось за Гранью Мира его сердце, сияла она так, что и свет солнца не мог затмить ее. Пусть к еретикам причислят меня — я говорю: не властелин он мне, но Учитель; на всем в Арте — отблеск мысли его, во всем — отзвук песни его, и в обожженных ладонях его звездой — сердце мира. Нет проклятья на тех, кто, слепо веря Валар, сражался против него; но да будут благословенны те, что сражались и умирали за него, и те, что остались жить, чтобы хранить память. И трижды благосоловенны те, что пошли его дорогой — те, кого в этот час я назову братьями своими! Благословенны, ибо они — защита людям Эндорэ от вас, возомнивших себя высшими людьми, королями среди Низших! Вы, вершители воли Валар — что принесли вы людям? — войны и горе. Во имя забытого прошлого и золотых легенд вы залили кровью эту землю, утверждая свою истину огнем и мечом. Вы стали убийцами и палачами, приносящими жестоким богам своим кровавые жертвы. И все же мне жаль вас: вы слепы, хотя и есть у вас глаза; слепы души ваши. Мне жаль вас: вы, сеявшие горе, уже пожинаете всходы ненависти. Так говорю я, Нариэль Проклятая, Дочь Пламени, что уйдет в огонь, ибо такова ваша кара тем, кто не отрекся от себя. И пусть слышат все — с его именем я умру!

Она почти выкрикивает последние слова и в оглушительной тишине идет прочь из зала — спокойно и медленно ступая, не ожидая ни оглашения приговора, ни замешкавшихся стражей.

* * *

…И только когда за ней запирают тяжелую дверь каземата, вдруг осознает, что ее бьет дрожь. Опускается на колени, не чувствуя уже ничего, кроме опустошенности и тяжелой усталости. Странно — она сейчас даже не может вспомнить, что говорила. Устала, так устала… Надо уснуть.

Просто преступление — тратить на сон последние оставшиеся часы, думает она, сворачиваясь в клубочек на охапке соломы и сухой травы. Соломинки остренько колют щеку; она с недовольной гримаской переворачивается на спину — ненавижу спать на спине! — и замирает вдруг, ощутив знакомый сухой и горький запах. Приподнимается на локте и вслепую начинает перебирать чуткими пальцами жесткие стебли. Наконец — вот оно: длинная, почти не осыпавшаяся веточка полыни.